Коллектив авторов - Ровесники. Немцы и русские [сборник]

Не знаю почему, но где-то в конце 1941 года мы перебрались на Луговую улицу. Название улицы соответствовало реальности. С весны до осени улица зарастала травой по пояс, машины здесь и не появлялись: раз в несколько недель проедет телега с каким-нибудь отпускником после госпиталя, который спешит накосить траву на улице перед домом, привезти дров, вспахать огород. Жили здесь русские и татары. В соседнем от нас доме жил старик со своей старухой, родители какого-то знаменитого татарского оперного артиста, народного артиста Татарской АССР. Приходилось часто к ним обращаться: спичек не было и рано утром надо было выбежать из дома, смотреть, у кого уже идет дым из трубы, и мчаться туда, чтобы попросить угольков для растопки. Однажды забежав к этим соседям, а жили они бедно в обычной избе, я застал старика, совершавшего намаз. Это меня страшно изумило. «Мама, как же так? Его сын – народный артист, а он верит в Аллаха?» Для меня это было абсолютно невероятно. С соседями жили нейтрально, ни они, ни мы в гости не ходили, не то время было. В доме, где мы поселились, было четыре маленькие комнатки и большая «зала». Перегородки были дощатые, оклеенные газетами. Хозяйка – жена деда – умерла перед войной, а в комнатах до войны жили четыре сына хозяина со своими женами. Еще до нашего переселения сюда три невестки получили похоронки, четвертая получила уже при нас. Постепенно все они возвращались к своим родным. Наверное, старику было горько и одиноко, вот и пустил он нас к себе, разместившись в кухне. Я его побаивался, хотя он много помогал нашим женщинам, знакомил их с новым для них бытом. Зимой Луговую заносило снегом, расчищались только тропки вдоль домов, летом двор зарастал травой, лебеда, укроп, полусъедобные калачики, конопля и др.

Вскоре после нашего приезда я заболел, высокая температура, в общем, попал я в инфекционное отделение больницы. Перед этим пропала моя обезьянка – игрушка, которую мы привезли из Ростова и которую я считал своим талисманом. Куда и как она пропала – я не знаю. Искали, но не нашли, а я заболел. Врачи разводили руками, но не ставили диагноз. Однажды врачи потребовали, чтобы меня кормили, и как и где уж достали, но мне принесли маленький стаканчик меда.

Пролежал я здесь до весны, но не умер, вытащили меня врачи, мама и бабушка. Худущим, покачивающимся от слабости меня выписали, так и не поставив диагноз. Записали – «возвратный тиф», но не скрывали, что не уверены, так ли это.

Еще до болезни – к нашей огромной радости – мы услышали о разгроме немцев под Москвой. Как мы ждали этих победных сводок Левитана, сидя у репродуктора. Я вырезал из газеты портрет товарища Сталина, в шинели, фуражке, без всяких знаков различия, только красная звезда на фуражке, наклеил портрет на белый лист бумаги, раскрасил края синими чернилами и прикрепил его на стене. Как мы верили, что Сталин одержит победу, мы еще не знали какой ценой. А по ночам мы слышали, как плакали невестки деда-хозяина, ставшие одна за другой вдовами.

Еще до конца учебного года меня перевели в другую школу, поближе. Но и там я учился слабо. Читал я бегло, с арифметикой было хуже. Иногда мне хотелось порадовать маму и бабушку, и я старался проявить прилежание в приготовлении уроков. Получалось это далеко не всегда.

Сергей, как старший, очень помогал взрослым. Рубил дрова, помогал топить печь, орудовал с ухватом и, кроме того, чем тревожнее становились сводки, тем активнее мы готовились к борьбе с фашистами. Точили топоры и ножи, собирались в партизаны. Готовились к выпуску листовок. Слушали известия по радио, писать листовки как самому грамотному было поручено Сергею. К счастью, до этого не дошло. Помню тревогу взрослых. Бабушка говорила: «У меня больше нет сил, второй эвакуации я не переживу». По вечерам, особенно в зимние вечера, при мерцающей коптилке и при свете горящих в «голландке» (печке) дров мы усаживались на топчане и пели советские довоенные и военные песни. Мне кажется, что все песни военных лет, которые мы слышали тогда по репродуктору, мы помним и спустя 60 лет.

Весной 1942 года, соскучившись по маме, я, ничего не сказав бабушке, оправился в Сабакаево. Это семь километров, через лес. Добрался благополучно, мама была в ужасе. Мне попало, переночевал в избе, где мама снимала угол, утром, отпросившись, она отвела меня домой.

Здесь я впервые увидел деревенскую нищету Мужчины – только старики и вернувшиеся с фронта «счастливчики» – инвалиды. Мама стала работать плановиком-бухгалтером в артели «Большевик», где и проработала до года, когда мы с ней вернулись в освобожденный Ростов. Но до этого было еще далеко.

Взрослые делали все возможное, чтобы накормить нас, одеть, дать спокойно учиться. Усталые, после работы они устраивали нам праздники, дни рождения, чтение стихов, пение песен.

Летом нас определяли в пионерский лагерь на базе школы. Там кормили два раза в день, а на ночь к вечеру мы шли домой. На линейке считалось доблестью, если стоящий во второй шеренге вдруг сдергивал трусы с впередистоящего, что вызывало общий восторг, особенно если трусы сдергивали с эвакуированного.

Самыми голодными были зима 1941 года, весна и начало лета 1942 года. Хлеба часто не было вовсе. Очень выручили зимой два мешка муки, полученные тетей Мирой и мамой за работу в Сабакаево. Бабушка пекла вкуснейшие лепешки. «Тетя Мира, это в мешке на санях мука? – Нет, Воленька, это наша мУка».

Мама много работала, приходила поздно вечером. Заниматься со мной она не могла. Но хорошо помню, как утром мы идем с ней, еще темно. Я – в школу, она на работу. Я еще не вполне проснулся. Мама хочет, чтобы я по дороге повторил таблицу умножения. Иду, повторяя, глаза закрываются. Мороз, я по глаза закутан в шарф. Но таблицу умножения я запомнил навсегда.

Второе лето с едой было полегче, так как мы стали обладателями двух огородов. Один участок был в полуквартале от нас, уже за городом. Раньше там была городская свалка, теперь военкомат раздавал участки семьям военнослужащих. Сначала, к нашему восторгу надо было сгрудить в кучу весь мусор граблями и лопатами. Их у нас не было. Снабдил дед-хозяин. Потом все сжигалось. Полыхали костры. Потом вскопать, перемешав с золой, посадить картошку, тыкву и капусту. Работа была тяжелая. Но к концу лета земля щедро нас вознаградила. Такой крупной картошки, огромных кочанов капусты и тыкв-великанов я еще не видел.

Да и снабжение по карточкам постепенно улучшилось. Стал появляться американский яичный порошок, тушенка изредка, подарки из Америки. Это все было кстати, последние вещи, которые можно было выменять на продукты, уже были проданы. Тем более что никакого опыта в торговле и обмене ни у кого из моих тетушек не было.