Иван Никитчук - Закованный Прометей. Мученическая жизнь и смерть Тараса Шевченко

Баронесса приглашала Тараса заглянуть к ней на следующий день в первом часу пополудни. Она хотела бы иметь портрет кисти господина Шевченко.

— Хорошо, передайте баронессе, что буду, — ответил Тарас, прочитав письмо, и снова наклонился над своей работой, и до сумерек не бросал кисти, потому что Бутаков нервничал и просил как можно быстрее закончить роботу с материалами экспедиции.

— Просто не знаю, в чем к ней идти, — жаловался вечером Шевченко Лазаревскому, показывая ему письмо баронессы. — Не в старом же перелицованном фраке.

— А ты поговори с нашей домовладелицей Кутиной. Во-первых, два года тому назад ты обещал ей нарисовать портрет ее умершего мужа, а во-вторых, как уверяет Аксинья, она ничего не продала из его вещей. Два года смотрела на них, пересыпала табаком и нафталином, умываясь слезами, а теперь замкнула шкаф. Может быть, она тебя выручит.

Кутина приветливо встретила своего знаменитого постояльца и сразу начала его угощать кофе со сливками и сладкими булочками, расспрашивая, как он там плавал, и ахала, и охала, когда Тарас рассказывал ей о бурях. Потом, вытирая платочком совершенно сухие глаза и по привычке вздыхая, показала ему дагерротип, с которого думала заказать портрет, и добавила, что просит Тараса Григорьевича нарисовать и ее портрет, чтобы повесить их в золотых рамах рядом «для украшения помещения».

— Через десять дней я закончу работу над материалами экспедиции и смогу работать над вашим заказом несколько дней без перерыва, — сказал Шевченко. — Каждый художник, даже такой, что не учился в академии, берет не меньше трехсот рублей за портрет. Дайте мне пристойную сюртучную пару, костюм на каждый день, теплое пальто на зиму, и будем считать, что вы рассчитались.

Кутина обрадовалась неимоверно. Она хорошо знала, что за новый черный сюртук, который стоил сто рублей, никто не даст больше двадцати пяти, а татарин-мусорщик еще меньше. Так же и за другие уже поношенные вещи. Таким образом, два портрета обойдутся ей намного дешевле, чем людям.

Она повела Тараса в спальню и открыла огромный гардероб, откуда повеяло тяжелым духом табака, нафталина и пропотевшей одежды, и вывалила на стол сюртуки, пиджачные костюмы, поддевки, теплое пальто и медвежью шубу.

— Фрака, извините, нет, — говорила Кутина, — он у меня в большой фирме главным бухгалтером служил и в торжественные дни сюртук надевал, как среди купечества водится. Вот самый новый. Три раза он его надевал. Думала в нем хоронить, да родные отговорили: говорят, сюртук — одежда немецкая. В поддевке схоронили.

Сюртук был тонкого английского сукна и сидел на Тарасе неплохо. Надо было только немного укоротить рукава и переставить пуговицы, за что сразу взялась Аксинья. Пальто тоже было совсем пристойным, на шерстяной вате, с каракулевым воротником. Тарас был доволен.

— Ну, хорошо. В сюртуке вы пойдете договариваться с этой баронессой, а работать у нее в чем и ходить каждый день? Краски очень липкие. Недолго и вымазаться: и сюртук пропадет, потому что краски растирают маслом, а масло никакими способами не вывести. Может, у вас, художников, есть особенная форма для работы? — расспрашивала Кутина.

— Столичные художники у себя дома работают в широких бархатных или суконных куртках. Так и заказчиков принимают, но, если приходится писать большое полотно, как вот эта стена, либо разрисовывать церковь или дворец, тогда они, как маляры, надевают длинные халаты из парусины, потому что тогда от пятен и краски не спастись.

Кутина на мгновение задумалась, потом бросилась к шкафу.

— Подождите! От мужа остался новенький бархатный халат. Возьмите его, да и пошейте себе из него куртку.

— Да бог с вами, Мария Степановна! Мне дыхнуть некогда. Стану я еще швею искать! Старенький сюртук возьму или пиджачный костюм, а без куртки обойдусь.

— А вы не отказывайтесь, когда вам от души дают! Дам и костюм… Завтра праздник. Бог меня простит: согрешу, не пойду в церковь, поведу вас к местной мадам, к Терезе Робертовне. Дадите пятерку, и она вам за три дня прекрасную куртку сошьет, да еще и по фасону, который вы ей закажете. Иначе наши пани увидят, что у вас одежда не та… и будут платить меньше за работу. Надо настоящую цену с них брать. Это же коммерция!

Последний аргумент сломал колебания Шевченко, и на другое утро он пошел вместе с Кутиной к швее-француженке, которая сразу сняла с него мерку и сказала зайти примерять куртку на другой день вечером.

Во время снятия мерки Терезе Робертовне помогала молодая девушка, с черными волосами и карими глазами. Она поразила Тараса своей свежестью и красотой, напомнила ему Украину, украинских девушек… Он даже подумал: «Не с Украины ли эта дивчина?»

Тарас с восхищением смотрел на девушку, и она это заметила, смутившись.

Когда они вышли от швеи, Шевченко спросил Кутину:

— А что это за девушка такая, смуглявая, что коробку с булавками принесла, когда с меня мерку снимали? — спросил Тарас.

— А это помощница ее, Забаржада, татарка. Вдова. В прошлом году умер от холеры ее муж. Из Крыма она, а он был казанский. Обобрали бедную родственники мужа. Тереза Робертовна, можно сказать, на улице ее подобрала голодную. Теперь она у Терезы вышивальщица. За Терезой как собачка бегает. Тереза ей и паспорт выправила, и живет она у Терезы как своя.

— Та-ак, — протянул Шевченко и начал прощаться со своей говорливой спутницей, видя, что время собираться к баронессе.

И вдруг остановился.

— А вы бы смогли когда-нибудь пригласить их к нам, Мария Степановна: и Терезу, и помощницу. Я бы ее нарисовал, эту татарку. Уж больно она красивая и стройная: так и просится на картину.

— Какой вы, однако, Тарас Григорьевич, все заметили! Вы правы, Забаржада очень красивая и очень несчастная. А какая у нее душа!.. Чистый ангел!.. Приглашу, почему не пригласить…

Забаржада запала в душу поэта, зажгла тот огонь знакомого чувства, которое всегда вызывало волнение в сердце поэта. Лежа в постели с закрытыми глазами, он вдруг ясно увидел глаза этой девушки, которые так обожгли его… «Как бы увидеть еще ее, поговорить…» — подумал Тарас, засыпая…

И он вскоре увидел ее, выходящую из мечети. Сердце Шевченко затрепетало.

— Здравствуйте, — сказал он, подойдя ближе. — Извините, вы меня, наверное, не узнали? — спросил он немного дрожащим голосом, почему-то смутившись.

Девушка посмотрела на Тараса своими чудными глазами:

— Нет, я вас помню. Вы приходили к Терезе Робертовне заказывать, кажется, куртку.

— Да, это я! У вас замечательная память. Давайте знакомиться… Меня зовут Тарас… Я ссыльный художник, с Украины. Ну, а вас зовут Забаржада, и вы из Крыма…

— Так вы уже все знаете обо мне…

— Честно вам признаюсь — когда вас увидел, на меня повеяло родной Украиной. Я был очарован всем вашим видом, от которого исходило что-то близкое и родное…