Иван Никитчук - Закованный Прометей. Мученическая жизнь и смерть Тараса Шевченко

— Ну хорошо. Пойдем, — согласился Шевченко, вбрасывая в затопленную печку целые кучи обрезков чертежной бумаги, порванных этюдов и разного мусора.

Открыла им панна Констанция, жена патера Зеленки, и, заметив незнакомого человека в цивильном пальто и высокой шапке, растерялась:

— Пан к кому? — спросила она недоверчиво, закрывая вход, но в это мгновение из-за плеча Тараса выглянул маленький ростом Бронек:

— Это мы, панна, с паном Шевченком.

Она покраснела, как школьница, отступила вбок, приглашая гостя, и сделала ему смешной книксен.

— Проше выбачить! Бардзо проше! — пролепетала она пристыженно и сразу же исчезла в глубине темного коридора.

В большой просто обставленной столовой сидело вокруг стола четверо солдат, молоденький казачий офицер, какой-то солидный пан в сером сюртуке, и далее другой, худощавый, седой — в черном сюртуке.

— Наконец! — радостно выкрикнул один из солдат и бросился к Шевченко с протянутыми руками. — Не узнаете? — спросил он, немного смущенный сдержанным приветствием Шевченко. — Турно! Людвиг Турно! Мы с вами познакомились два года назад у Гернов, когда вы впервые прибыли в Оренбург.

— Теперь узнал, — приветливо откликнулся Тарас и крепко пожал ему руку, — Мы в Орске часто вспоминали вас с Круликевичем и Завадским. Они мне рассказывали, что вас и еще одного пана судили по одному делу.

— Так, так! Меня и Копровского. Как же они там сейчас, в Орске?

— Они конвоировали транспорт генерала Шрейбера. Круликевич зимовал в Раиме. Просил искренне приветствовать вас и всех, кто его помнит.

Разговаривая, Шевченко обходил стол, здороваясь со всеми присутствующими и в конце концов оказался рядом с паном в черном сюртуке. Пан с приветливой улыбкой поднялся навстречу поэту, его незастегнутый сюртук неожиданно раскрылся на груди, и Шевченко увидел на ней большое серебряное распятье, какое носят католические монахи и ксендзы. Это и был патер Михаил Зеленка, префект всех католиков Оренбургского военного округа.

Патер был человеком наблюдательным и заметил недоверчиво-настороженный взгляд поэта. Он читал в свое время и «Кобзарь», и «Гайдамаков», и ему была понятна эта традиционная настороженность украинцев к католическому духовенству, корни которой тянулась в века, и помнил он строки Шевченко:

Зеленка сам себе улыбнулся и приветливо обратился к Тарасу:

— Наверное, вас удивило присутствие среди военных человека с крестом? Я такой же ссыльный, как и все другие. Только мой сан спас меня от солдатского мундира.

— Действительно, был немного удивлен, — искренне ответил Шевченко, — потому что восстание — дело вооруженное и боевое. Неужели за то, что вы благословляли восставших или молились за них?..

— О нет! Мое дело немного другое, — охотно ответил Зеленка. — Я был законоучителем Гродненской мужской гимназии. В тридцатом году одного из моих учеников арестовали за участие в нелегальном политическом кружке. Мальчику было только шестнадцать лет. Отца у него не было. Я начал за него хлопотать — и сам попал в ссылку.

— За хлопоты?! — ужаснулся Тарас. — Я еще такого не слышал…

Зеленка молча развел руками.

— И вы здесь почти двадцать лет?.. Представляю, сколько ужаса вы тут насмотрелись!..

— Да… Немало… Особенно в первые годы. Конфирмованные могли жить только в казарме. Никому, кроме меня, как их духовнику, не разрешалось их посещать. Иногда вечерами я приходил к ним со жбаном молока для религиозной беседы. И это было их единственное утешение. Да и местные жители иначе тогда к нам относились, чем теперь. Вас, наверное, удивляет, что я не в сутане? Когда я сюда приехал, за мной ходила толпа и кричала: «Смотрите! Комедианты приехали! Ярмарка будет!» Тогда я пошел к бывшему военному губернатору Перовскому и сказал, что отныне буду носить сюртук, чтобы не подвергать унижению мой сан.

Шевченко молчал, удивленный: двадцать лет ссылки! И за что? Тяжелым кузнецким молотом стучала эта мысль в ушах и голове. И непроизвольно родилось оправдание предавших друзей, что не отвечали на письма и не осмеливались хлопотать за него…

Подали чай. Разговор стал общим. Рядом с Шевченко сидел молоденький казачий офицер, который сразу обратился к Тарасу.

— Мой брат Алеша много рассказывал мне о вас. Вы с ним учились в Академии. Днями он должен приехать на рождественские каникулы и будет очень рад с вами увидеться.

— Извините… Как ваша фамилия?

— Я Чернышев Матвей.

Шевченко обрадовался. Начал его расспрашивать про брата. Тот рассказал, что Алексей теперь готовит дипломную работу «на большую золотую медаль», которая дает право на командировку в Италию.

Тем временем пришел Томас Вернер. Подходили и другие люди — почти все в военном, и скоро вокруг большого овального стола стало тесно. Тогда грузный пан в сером сюртуке вытащил из кармана несколько газет и какие-то листочки.

— Имеем, уважаемое общество, новые российские и заграничные газеты. Немало новостей.

— Кто это? — шепотом спросил Шевченко соседа, кивнув на пана в сером сюртуке.

— Это пан Венгржиновский, он заведует школой в приюте для киргизских детей, который существует на общественные средства, — тихо ответил тот. Бронек Залеский постучал ложечкой о край стакана. Все разговоры утихли.

— Вот письмо из несчастной и героической Венгрии, — начал Венгржиновский, разворачивая листок тонкой бумаги, исписанной микроскопически мелкими буквами. — Вы уже знаете о трагической судьбе Чеслава Зволского, но теперь…

— Разрешите, — вдруг перебил его Вернер. — У нас сегодня гость, известный украинский поэт и художник Шевченко. Он недавно вернулся с двухгодичной экспедиции на Аральское море и, как и я, наверное, слишком мало знает об этих трагических событиях, поэтому просим…

— Да, — кивнул и Шевченко. — Действительно, если мы с Вернером урывками узнали о парижских событиях, то о Венгрии я, например, знаю только то, что там была революция, которую придушили с помощью российской армии, — и все. Очень прошу, если уважаемое панство не против, расскажите нам с Вернером коротенько, что там произошло.

— Надо рассказать!

— Обязательно! — подхватили голоса.

Венгржиновский молча поклонился, сложил свои газеты и начал рассказывать:

— Так вот, тринадцатого марта восстала Вена. Взрыв был такой единодушный, что Меттерних сразу подал в отставку и убежал за границу. Перепуганный император на третий день согласился дать конституцию.

В тот же день, то есть пятнадцатого, восстал Пешт, потому что Вена отказалась дать Венгрии отдельный кабинет министров, ответственный только перед венгерским сеймом. Венгры освободили политических узников, создали Комитет гражданского спасения и объявили призыв в Национальную гвардию… В городах изгонялись австрийские чиновники и австрийские гарнизоны. Восставшие крестьяне требовали отмены крепостничества, жгли поместья.