Иван Никитчук - Закованный Прометей. Мученическая жизнь и смерть Тараса Шевченко

Под скалой, на которой высилось укрепление, раскинулись мазаные и глинобитные постройки поселка, кибитки кочевых казахов, лавки, баня. В стороне, примерно в полуверсте от укрепления, прямо напротив его главных ворот, лежал гарнизонный огород, на котором, при самом активном участии Тараса, позднее разросся сад…

К Шевченко, тотчас по прибытии в Новопетровское укрепление, был приставлен особый «дядька» из нижних чинов, на которого и возложили обязанность неотступно следить за «поведением» политического преступника. Командиром 2-го полубатальона, расположенного в Новопетровске, куда был зачислен рядовой Шевченко, был штабс-капитан Потапов, человек черствый и грубый. Его не любили даже офицеры, а уж про роту и про Шевченко и говорить нечего: они просто его ненавидели! Донимал Потапов Тараса не тем, что не делал для него исключений или послаблений, а всякими мелочами да просто-таки и ненужными придирками, — он грубо насмехался над поэтом:

— Рядовой Шевченко, два шага вперед! Как шагаешь, идиот? Повторить выход из строя!.. Вывернуть карманы!.. Никак снова прячешь карандаш и бумагу, чтобы на царя пасквили писать?!.. Не слышу ответа!.. Почему глаза опущены?..

Затем он поручал унтер-офицерам заняться отдельно с Шевченко выработкой тонкой выправки, маршировки, овладением ружейных приемов.

Вот в такие минуты в голове у Тараса в отчаянии возникала мысль: «Лучше было бы мне или совсем на свет не родиться, или умереть поскорей!..»

Шевченко с трепетом и замиранием сердца красил усы, брал в кулак свои нервы и являлся пред хмельно-багровое лицо отца-командира сдать экзамен в пунктах ружейных приемов, а в заключение выслушать глупейшее и длиннейшее наставление о том, как должен вести себя бравый солдат и за что он обязан любить бога, царя и своих ближайших начальников, начиная с дядьки и капрального ефрейтора…

Было гнусно и отвратительно! «Дождусь ли я, — думал поэт, — тех блаженных дней, когда из памяти моей испарится это нравственное безобразие? Не думаю, потому что медленно и глубоко врезалось в нее это безобразие».

Столкнулся Шевченко и с другими мерзавцами в офицерских мундирах. Помощником командира роты был поручик Обрядин. Исполняя обязанности казначея, он систематически воровал деньги, присылаемые солдатам из дому. Несмотря на то, что негодяя в этом не только постоянно подозревали, а иногда и уличали, он все как-то выходил сухим из воды.

В одной роте с Шевченко служил рядовой Скобелев, из беглых крестьян Херсонской губернии, человек характера смелого и непокорного. За этот характер Шевченко и полюбил Скобелева, который к тому же пел удивительно просто и выразительно народные песни.

«Тече річка невеличка з вишневого саду», — выводил он, бывало, прекрасным, мягким тенором, и эта песня переносила поэта на берега Днепра, на волю, на его милую родину. Дружба с этим солдатом согревала душу Тараса…

Скобелев узнал, что поручик получил для него пакет с десятью рублями и присвоил деньги себе; Скобелеву попал в руки только пустой конверт с пятью сургучными печатями.

И солдат не стерпел. Он явился к «отцу-командиру» с конвертом в руках и потребовал вернуть ему похищенные деньги. Обрядин, недолго думая, ударил Скобелева по лицу. Но солдат тоже ответил поручику увесистой пощечиной.

Хотя суд и подтвердил, что поручик Обрядин действительно обокрал Скобелева и офицеру было приказано «подать в отставку», тем не менее рядовой, осмелившийся вступиться за свою честь, подлежал несравненно более строгому наказанию: Скобелева прогнали сквозь строй двух тысяч шпицрутенов и сослали на семь лет в арестантские роты в Омский батальон.

Шевченко очень больно пережил трагическую историю Скобелева. А подобных историй случалось кругом немало…

С первых же месяцев пребывания в Новопетровске Шевченко подружился еще с одним солдатом. Это был земляк из-под Звенигородки, Андрей Обеременко. С виду суровый и неприветливый человек, он на самом деле обладал нежной и ласковой душой, очень любил детей, а «это, — говорил Шевченко, — верный знак сердца кроткого, незлобивого». Он часто, как живописец, любовался его темно-бронзовой усатой физиономией, когда она нежно льнула к розовой щечке младенца. Это была одна-единственная радость в его суровой, одинокой жизни.

Обеременко с большой симпатией относился и к Шевченко. Они вместе гуляли в окрестностях укрепления, в прилегающих балках и скалах, которые Тарас полюбил за их живописность…

Длинные бессонные ночи поэт напролет просиживал на крыльце казармы, глядя на усыпанное звездами и редко закрываемое облаками небо. Ко всем ударам, свалившимся на Шевченко в первые же месяцы его ссылки в Новопетровск, прибавилось еще и полнейшее отсутствие писем от друзей.

В начале января 1851 года он попытался известить о своем новом местопребывании Репнину и Лизогуба. Последнему он даже отправил свои (неподписанные, конечно) рисунки с просьбой продать их, так как чрезвычайно нуждался.

Но ни от Репниной, ни от Лизогуба ответа не было. В совершенном отчаянии он пишет Лизогубу:

«Ни от Вас, ни от Варвары Николаевны до сих пор не имею совершенно никаких известий. Право, не знаю, что и думать!.. Я с Вами только и Варварой Николаевной иногда переписывался. Прошу Вас, умоляю: когда получите письмо мое, то хоть чистой бумаги в конверт запечатайте да пришлите, по крайней мере я буду знать, что Вы здравствуете!»

Шевченко не подозревал, конечно, что все люди, состоявшие с ним в переписке, получили за это от царских жандармов строжайшее «внушение». Федор Лазаревский был отставлен от предстоявшего ему повышения в должности. Бутаков, кроме выговора, имел и другие неприятности по службе. Андрея Лизогуба вызвал к себе во время проезда через Чернигов летом 1850 года граф Орлов и прямо запретил продолжать переписку с Шевченко.

Даже княжне Репниной было направлено из Третьего отделения следующее письмо:

«Секретно.

Милостивая государыня, княжна Варвара Николаевна! У рядового Оренбургского линейного № 5 батальона Тараса Шевченко оказались письма Вашего сиятельства; а служащий в Оренбургской пограничной комиссии коллежский секретарь Левицкий, в проезд свой через Москву, доставил к Вам письмо от самого Шевченко, тогда как рядовому сему высочайше воспрещено писать; переписка же Ваша с Шевченко, равно и то, что Ваше сиятельство еще прежде обращались и ко мне с ходатайствами об облегчении участи упомянутому рядовому, доказывает, что Вы принимаете в нем участие… По высочайшему государя императора разрешению, имею честь предупредить Ваше сиятельство как о неуместности такового участия Вашего к рядовому Шевченко, так и о том, что вообще было бы для Вас полезно менее вмешиваться в дела Малороссии, и что в противном случае Вы сами будете причиною, может быть, неприятных для Вас последствий…