Иван Никитчук - Закованный Прометей. Мученическая жизнь и смерть Тараса Шевченко

Какое чудное, дивное создание непорочная женщина! Это самый блестящий перл в венце созданий. Если бы не это одно-единственное, родственное моему сердцу, я не знал бы, что с собою делать. Я полюбил ее возвышенно, чисто, всем сердцем и всей благодарной моей душою. Не допускай, друже мой, и тени чего-либо порочного в непорочной любви моей…»

Шевченко часто гулял с Усковой, и она была рада такому собеседнику. Темы для разговоров во время прогулок были очень разнообразны: они вызывались каждым предметом или явлением, на который почему-либо обращалось внимание во время прогулки. Благодаря этому разговоры всегда были далеки от местных сплетен и доставляли большое удовольствие обоим.

Но вот «вышла сплетня». Кто-то кому-то что-то сказал. До Усковой дошло, она «вынуждена была» отвадить поэта. Ускова вместо прогулок стала сидеть дома и усиленно играть с гостями в преферанс. Воздушный замок, созданный поэтом, развалился. Все очарование, привидевшееся ему — необыкновенная женщина, счастье от общения с ней, — сразу вылиняло, вещи стали на свои места. Трезвый ум Шевченко, на минуту обманутый, увидел их такими, какими они были в действительности, — обыкновенная, провинциальная дама, с мещанскими интересами, жеманная, привирающая, плохая мать — и весь уклад все той же ненавистной ему офицерской семьи с денщиком, с карточными столами, пирогами, сплетнями. Ее вьющиеся на затылке волосы оказались искусственными, книги, о которых говорила она, — не читаны, знание — с чужих слов… Богиня обернулась плохой барыней…

Несмотря на удаленность Новопетровского укрепления от всего цивилизованного мира, сюда несколько раз за время пребывания Шевченко приезжали люди, с которыми поэт мог отвести душу.

Понятно, что пусть и редкий, но каждый живой вестник живого мира, попадавший в Новопетровск, вызывал у ссыльного поэта волну впечатлений.

Побывал на Мангышлаке молодой естественник Адриан Головачев, член Московского общества естествоиспытателей. С ним Тарас провел несколько часов, самых прекрасных часов, каких он уже давно не знал. О чем только они не переговорили! Головачев сообщил поэту все, что было нового и хорошего в литературе, на сцене и вообще в искусстве.

Несколько раз побывал в Новопетровске с научно-исследовательской экспедицией знаменитый русский натуралист академик Карл Максимович Бэр. Его сопровождал писатель Николай Данилевский, с которым Тарас сблизился до самой искренней дружбы, встревоживший дремавшую бедную душу поэта. И когда Данилевский уехал, одиночество его стало особенно мрачным и невыносимым…

Приезжал Алексей Феофилактович Писемский, в то время уже известный писатель. Шевченко провел с ним несколько вечеров. Радостным был для поэта рассказ Писемского об одном вечере, на котором присутствовало человек двадцать земляков с Украины. Они, читая стихотворения поэта, плакали от восторга и произносили его имя с благоговением.

— Я сам писатель, — говорил Писемский, — и больше этой заочной чести не желал бы другой славы и известности!..

Несмотря на все ограничения и трудности, Шевченко следит за новостями литературной и политической жизни. Он читает официальную газету военного ведомства «Русский инвалид»: в ней наряду с правительственными сообщениями помещалась информация о политической и культурной жизни, и даже «фельетон», то есть поэтические и прозаические произведения.

Булгаринская «Северная пчела» тоже систематически получалась в Новопетровске. Этот орган в те времена имел монополию на сообщения из международной жизни.

Комендант Усков выписывал журнал «Библиотека для чтения», и Шевченко читал здесь переводы Василия Курочкина из Беранже. Здесь же был помещен первый русский перевод стихотворения Шевченко («Для чего мне черные брови»), сделанный Гербелем и опубликованный под заглавием «Дума (с малороссийского)», без указания имени Шевченко. В этом же журнале Шевченко прочитал рассказ Льва Толстого «Встреча в отряде с московским знакомым» («Разжалованный»). Читал он и журнал «Современник», где был напечатан рассказ Толстого «Метель», несколько статей и рецензий Чернышевского («Стихотворения графини Ростопчиной», «Очерки сибиряка», «Силуэты, сцены в стихах В. Попова»).

Особенно примечательна здесь большая статья великого критика о стихотворениях графини Ростопчиной, направленная против салонной поэзии и «искусства для искусства». Здесь же была впервые помещена древнерусская стихотворная повесть «Горе-Злосчастие», случайно отысканная в погодинских архивах Пыпиным и подготовленная к печати Костомаровым. Это замечательное произведение неизвестного автора очень увлекло Шевченко, и он задумал изготовить серию рисунков на тему повести о Горе-Злосчастии, назвав эту серию «Притчей о блудном сыне» и перенеся все действие из древней Руси в настоящее время.

Несмотря на все запреты, из всей серии о блудном сыне Шевченко успел выполнить восемь рисунков: «Проигрался», «В кабаке», «В хлеву», «На кладбище», «Среди разбойников», «Наказание колодкой», «Наказание шпицрутенами» и «В каземате…»

Стесненный в возможности заниматься живописью, Тарас пробует себя в скульптуре, а также экспериментирует с гравированием, начинает свои прозаические произведения. В прозаических произведениях Шевченко, как и в его лирике, немало автобиографических черт; его личные знакомые нарисованы здесь без всякого вымысла. Брюллов и его ученики в повести «Художник»; Глинка со своими друзьями — в повести «Музыкант»; Жуковский и Венецианов, Сошенко и Штернберг, Демский и Фицтум — в повести «Художник»; первые учителя маленького Тараса — в повести «Княгиня». В прозаических произведениях точно описаны обстоятельства его выкупа из крепостной зависимости, первые годы учения в Академии художеств, поездка на Украину — в повести «Капитанша» и вынужденное путешествие из Петербурга в Оренбург, а затем в Орскую крепость и к Аральскому морю — в повести «Близнецы».

Даже вдали от всех очагов культурной жизни Шевченко сохранял высокую требовательность к печатному слову. Когда Брониславу Залескому вздумалось порадовать Шевченко сборником на украинском языке Грицька и Стецька Карпенко «Ландыши Киевской Украины», Тарас ему ответил:

«Скажи ты мне ради всех святых, откуда ты взял эти вялые, лишенные всякого аромата „Киевские ландыши“? Бедные земляки мои думают, что на своем чудном наречии они имеют полное право не только что писать всякую чепуху, но даже и печатать! Бедные! И больше ничего. Мне даже совестно и благодарить тебя за эту, во всех отношениях тощую, книжонку».

Как не ломала жизнь Тараса, но он оставался все тем же Тарасом, что и прежде. Все это неисповедимое горе, все роды унижения и поругания проходили, как будто не касаясь его. Малейшего следа не оставили по себе… Ни одна черта во внутреннем образе не изменилась. По крайней мере, ему так казалось. И он от глубины души благодарил своего ангела-хранителя, что не допустил ужасному опыту коснуться своими железными когтями его убеждений, его младенчески светлых верований. Некоторые вещи просветлели, округлились, приняли более естественный размер и образ. Из всех тяжких испытаний он выходил, как сталь из горнила, — еще тверже, еще светлее, еще острее.