Иван Никитчук - Закованный Прометей. Мученическая жизнь и смерть Тараса Шевченко

Он ничего не утратил, но многое приобрел, он ничего не забыл, но многому научился; он и знал, и понимал теперь вещи глубже, яснее, чем когда бы то ни было…

В феврале 1855 года, в разгар Крымской войны, неожиданно умер «коронованный жандарм» Николай I. Упорно толковали о самоубийстве совершенно растерявшегося царя. Передавали также, что предсмертным его напутствием наследнику были слова:

— Сдаю тебе команду не в добром порядке…

Новый царь, Александр II, такой же крепостник и реакционер, как и его отец, тем не менее вынужден был дать политическую амнистию. На каторге, в тюрьмах, в далекой ссылке в это время томились сотни людей, сосланных еще в кровавое царствование Николая I. Но амнистия ссыльным давалась новым царем туго, с длительными проволочками и многочисленными ограничениями.

Положение Шевченко было особенно тяжело: над ним тяготело изуверское «запрещение писать и рисовать». Хотя формально ему дано было пресловутое «право выслуги» (то есть право получения унтер-офицерского чина), однако же на деле производство всякий раз упиралось в какую-то невидимую преграду.

Еще летом 1854 года Новопетровское укрепление инспектировал начальник артиллерийских гарнизонов Оренбургского округа генерал-майор Фрейман. Любитель живописи, он сочувственно относился к Шевченко; поэт через генерала даже передавал свои рисунки и скульптурные работы друзьям в Оренбург. Фрейман представил командиру корпуса Перовскому доклад о своевременности производства Шевченко в унтер-офицеры.

О докладе Фреймана Шевченко знал и существовал этой бедной надеждой. Однако батальонный командир Шевченко, майор Львов, на запрос корпусного начальства по поводу представления генерала Фреймана отвечал, что, хотя Шевченко «в поведении и оказывает себя хорошим, но по фронтовому образованию слаб», а потому и не заслуживает производства в унтер-офицеры.

И вот вместо производства привезли приказ майора Львова, чтобы взять Шевченко в руки и к его приезду непременно сделать из него образцового «фронтовика», а не то — он никогда не должен надеяться на облегчение своей участи…

Александр II между тем собственноручно вычеркнул имя поэта из представленного ему списка амнистированных.

— Кто осмелился вписать в списки амнистированных этого наглого хохла? Мы здесь прощаем врагов престола. Этого я не могу простить, потому что он оскорбил мою мать в своих уродливых хохлацких стихах!.. Кто за него просил?

— Ее императорское высочество великая княгиня Мария Николаевна, — дрожащим голосом ответил новый шеф жандармов князь Долгоруков.

— А кто просил ее?

— Снова тот же граф Федор Петрович Толстой, вице-президент Академии…

— Как он мне надоел, этот старик, со всеми его просьбами…

Двумя-тремя росчерками пера царь вычеркнул имя художника Шевченко, прорвал бумагу, аж брызги полетели с черного лебединого пера. Новый царь хорошо знал и о судьбе Шевченко, и о его стихах — знал, ненавидел и боялся!..

Долгое время оставались безуспешными и хлопоты друзей в Петербурге. Тотчас после смерти Николая I они снова усиленно стали добиваться освобождения поэта.

Хлопотал за него вице-президент Академии художеств Ф.П. Толстой, хорошо помнивший Шевченко по прежним годам…

Жена Толстого, Анастасия Ивановна, дочь бедного армейского офицера, отнеслась с большим участием к поэту, стала ему писать в Новопетровск ободряющие письма.

Переговоры с Толстыми о помощи Шевченко вели многие: художники Алексей Чернышев и Николай Осипов, княжна Варвара Репнина и домашний учитель Толстых Старов, Писемский и Карл Бэр. Хлопотали о его освобождении М. Лазаревский, Б. Залеский, З. Сераковский и многие другие.

Наконец 1 мая 1857 года было «высочайше повелено»: «Во внимание к ходатайству президента Академии художеств» рядового Шевченко «уволить от службы, с учреждением за ним там, где он будет жить, надзора, впредь до совершенного удостоверения в его благонадежности, с воспрещением ему въезда в обе столицы и жительства в них». Об этом Тарас узнал из письма графини Анастасии Ивановны Толстой, жены вице-президента Академии художеств.

В ответном письме Шевченко писал: «Друже мой благородный, лично незнаемый! Сестра моя, богу милая и никогда мною невиденная! Чем воздам, чем заплачу тебе за радость, за счастье, которым ты обаяла, восхитила мою бедную тоскующую душу? Слезы! Слезы беспредельной благодарности приношу в твое возвышенное, благородное сердце. Радуйся, несравненная, благороднейшая заступница моя! Радуйся, сестра моя сердечная, радуйся, как я теперь радуюсь, друже мой душевный…

Как золото из огня, как младенец из купели, я выхожу теперь из мрачного чистилища, чтобы начать новый… путь жизни…

Всем сердцем моим целую графа Федора Петровича, вас, детей ваших и всех, кто близок и дорог благородному сердцу вашему…»

Но только 1 августа 1857 года майор Усков выдал Шевченко отпускной «билет № 1403» следующего содержания:

«Предъявитель сего, служивший в Новопетровском укреплении линейного Оренбургского батальона № 1, рядовой из бывших художников Санкт-Петербургской академии художеств, Тарас Григорьев Шевченко, согласно предписания командира означенного батальона от 26 июня, за № 1651, последовавшего к заведывающему здесь двумя ротами того же батальона, а мне сообщенного в его рапорте от 29 июля, за № 535, по высочайшему повелению уволен от службы и ныне, по желанию его, отправлен на местожительство свое в г. Санкт-Петербург…»

— Свобода! — пело сердце поэта.

Заручившись этим драгоценным документом, Шевченко не стал дожидаться прихода почтовой лодки; отказавшись и от «кормовых» и от «прогонных» денег, уговорился со своими друзьями-рыбаками Николаевской станицы, нанял у них простую рыбацкую шлюпку и в девять часов вечера 2 августа, задушевно распростившись с новопетровцами, отправился по Каспийскому морю в Астрахань…

Широкий морской простор, раскрывшийся перед поэтом и сверкавший под ослепительными лучами южного летнего солнца, говорил ему, что впереди снова огромное поле деятельности, творчества… борьбы?.. Казалось, что впереди еще целая жизнь…

Солнце уже садилось, когда Шевченко в пять часов вечера 5 августа, к исходу третьего дня плавания на утлой рыбачьей ладье, приплыл в Астрахань.

«Все это так нечаянно и так быстро совершилось, что я едва верю совершившемуся», — пронеслась мысль в голове Тараса.

Еще подходя к Бирючьей косе (главная застава на одном из многочисленных устьев Волжской дельты), он увидел сотни кораблей, и ему показалось, что проток Волги, на котором расположена Астрахань, по ширине и глубине не уступает Босфору… Воображению поэта уже рисовался прекрасный древний город, нечто вроде Венеции эпохи дожей.