Александра Давид-Неэль - Под грозовыми тучами. На Диком Западе огромного Китая

Оставив позади реку, мы собрались свернуть на узкую низкую дорогу, как вдруг оттуда нам навстречу выехал обоз, перевозивший на фронт боеприпасы. Я тотчас же приказала погонщику, шагавшему рядом с моим портшезом, остановиться, чтобы не загораживать путь. Очевидно, китаец расценил появление обоза как угрозу своей безопасности и занервничал. Он решил поскорее удалиться и, не слушая меня, стал дергать мула за поводья, чтобы заставить его двигаться живее. Животные, перевозившие вещи, и те, что тащили носилки Ионгдена, последовали за ним. Несколько мгновений спустя мы застряли между высокими крутыми откосами в узкой ложбине и полностью загородили проход.

Погонщики разозлились и попытались заставить крестьян, которые вели реквизированных животных, подняться на гору и ехать дальше по полям, чтобы не мешать нашему движению. Глядя на это, я припомнила аналогичный эпизод, случившийся когда-то в пору моих странствий по Ганьсу. Однако тогда было другое время, и подобные действия теперь были неуместны.

У солдат, сопровождавших обоз, было больше оснований сердиться, нежели у моих слуг, но они вели себя очень учтиво. Я поспешила предотвратить ссору.

— Сколько у вас животных? — спросила я у одного из солдат.

— Пятьсот, — отвечал он.

— Хорошо, — сказала я. — Сейчас идет война, и армейские службы должны иметь преимущество перед всеми. Мы отойдем назад. Я отдам приказ погонщикам, и, если они не подчинятся по доброй воле, заставьте их сделать это силой.

Я считала, что недопустимо их задерживать и создавать трудности обозу, который везет боеприпасы для бойцов. К тому же на моем портшезе развевался французский флаг — мы полагали тогда, что он в состоянии защитить нас от воздушных налетов, и я не хотела вызывать недобрые чувства к своим соотечественникам.

Погонщики не без труда отступили вместе с носилками к началу узкой дороги, и мы стали свидетелями нескончаемого шествия пятисот лошадей, мулов и ослов — это задержало нас надолго.

Пока погонщики ждали, у них, к сожалению, было время подумать.

— Было бы опасно продолжать двигаться в том же направлении, — заявил один из них. — Если японцы проведали, что боеприпасы повезут по этой дороге, они пошлют самолеты их бомбить, и мы неминуемо попадем под обстрел. Мы поедем по другой дороге, которая немного дальше раздваивается.

Доказывать, что с самолетов нас не смогут увидеть, так как уже темнеет и, по словам солдат, за их обозом не следуют другие эшелоны, было бесполезно. Когда узкая дорога закончилась, китайцы пошли по тропе, которую они якобы хорошо знали, и вскоре мерное покачивание носилок меня убаюкало.

Я проснулась ночью. Не было видно ни дороги, ни тропы; двое погонщиков шагали перед моим портшезом, тихо переговариваясь. Китайцы не казались озабоченными или растерянными. Решив, что они прекрасно знают, куда мы идем, я взглянула на прояснившееся небо, поплотнее закуталась в одеяла и снова уснула.

У меня такой же прекрасный сон, как и аппетит, — ни то, ни другое не зависит от каких-либо обстоятельств, — поэтому я вновь открыла глаза, когда было уже совсем светло. Наш караван только что остановился, и погонщики совещались. Глядя на их озадаченные физиономии, я тут же поняла, что произошло. Ночью они сбились с пути. Мы оказались на непаханой, изборожденной оврагами земле, где не было никаких признаков дороги, по которой могли бы пройти навьюченные животные, и тем более портшезы.

Китайцы знали путь, который вел в Утайшань. Они без труда добрались бы до города пешком, но проблема была в другом: как провести туда караван.

Один из погонщиков решил отправиться на разведку, а другие заявили, что следует спрятаться и ждать, пока не стемнеет. Они опасались, что наш отряд выделяется на фоне бескрайнего пустынного пространства и нас могут заметить с большого расстояния.

Обследовав окрестности, китайцы обнаружили неподалеку от места, где мы остановились, длинный и глубокий овраг с одним выходом. Это было превосходное укрытие; оставалось только забраться туда и не двигаться. Животные нуждались в отдыхе. Мулы пили ночью, а ели накануне, перед отъездом; их хозяева полагали, что они смогут продержаться до того, как мы снова отыщем воду и сделаем привал… не раньше следующей ночи.

Вот что решили эти глупцы, и их невозможно было переубедить. Страх перед войной сделал их упрямыми, как ослы.

Я взяла с собой мало провизии, рассчитывая, что мы проделаем весь путь за два дня, и надеясь купить по дороге, в какой-нибудь деревне, хлеб и вареные яйца. Стало быть, нам с Ионгденом предстояло немного поголодать, а также терпеть жажду… подобно мулам, ведь воды у нас тоже не было. Что ж! В очередной раз оставалось только безропотно покориться.

С наступлением темноты мы снова двинулись в путь в обратном направлении и шли до того самого места, где заблудились. Это было не очень далеко от Утайшаня, и мы подошли к его зубчатым стенам перед рассветом. В этот час городские ворота были закрыты; погонщики остановились на краю поля, опустили портшезы на землю и повели животных на водопой к ближайшему ручью, оставив нас с ламой одних в наших примитивных носилках, этаких клетках-гробах. Мы не пили со вчерашнего полудня, то есть примерно шестнадцать часов. Я обманула и голод, и жажду, проспав большую часть времени.

Как только ворота открыли, мы вошли в городок и добрались до постоялого двора, где останавливались по дороге в Пусатин. Здесь погонщики мулов с нами распрощались, категорически отказавшись следовать дальше.

Надо было найти кого-нибудь вместо них. День прошел в хлопотах. Хозяин гостиницы старался что-то предпринять под наблюдением Ионгдена, всячески поощрявшего рвение китайца характерным для Востока образом: он то обещал ему щедрое вознаграждение, то осыпал его бранью. Раньше сюда добавились бы тумаки, но в настоящее время иностранцы воздерживаются от рукоприкладства, хотя сами китайцы прибегают к подобным доводам при общении с нижестоящими.

На сей раз никто не интересовался моим возрастом и не записывал цвет глаз. Местные власти прекрасно знали всё, что касалось моих личных данных, и показной допрос, устроенный мне несколько месяцев назад, должен был лишь продемонстрировать, как велика их сила.

Среди известий, доходивших до меня во время короткого пребывания в Утайшане, было одно довольно неожиданное сообщение. Японские самолеты якобы сбрасывали не только бомбы, но и большие камни [66].

В нескольких сотнях метров от городских стен летчики сначала сбросили бомбу, а вслед за ней гигантский камень; где-то неподалеку вниз также летели камни. Это казалось странным, но некоторые утверждали, что вместе с камнями на землю падают печатные материалы; я подумала, что, очевидно, камни служили листовкам грузом. Лама высказал мнение, что, возможно, китайцы сами сбрасывали бомбы и камни в тех местах, где они не могли причинить значительный материальный ущерб. Они делали это для того, чтобы вывести здешних обитателей из оцепенения, показать им, какой смертельной опасности они подвергаются, и за счет этого увеличить приток в армию добровольцев, а также количество добровольных пожертвований на военные нужды. Такая тактика выглядит вполне правдоподобной.