Леонид Колосов - Собкор КГБ. Записки разведчика и журналиста

И вот тут я рассказал ему о своих итальянских исследованиях в отношении Муры и ее причастности к смерти «великого пролетарского писателя». Михаил Александрович внимательно посмотрел на меня. «Ты очень близок к истине, Леня. Я тебе расскажу одну историю, но пересказывать ее ты будешь только после моей смерти. Согласен?» — «Согласен». — «Тогда слушай, вернее, сначала я тебе кое-что прочитаю». Михаил Александрович встал с кровати, подошел к книжному шкафу и взял оттуда какую-то папку. Потом сел в кресло, пошелестел страницами, вытащил одну. «Вот выдержка из последнего слова моего шефа Крючкова на том процессе: «Давая мне поручение убить Максима Пешкова (то есть сына Горького. — Л,К.), Ягода осведомил меня о предполагаемом государственном перевороте и о его, Ягоды, участии. Принимая это поручение, я стал участником контрреволюционной организации правых… В смерти Максима Пешкова я был лично заинтересован. Я полагал, что со смертью Максима я останусь единственно близким человеком Горькому, человеком, к которому перейдет впоследствии большое литературное наследство… Я искренне раскаиваюсь, я переживаю чувство горячего стыда, особенно здесь, на суде, когда я узнал и понял всю контрреволюционную гнусность правотроцкистской банды, в которой я был наемным убийцей…» Дядя Миша сделал паузу, порылся в папке и достал какую-то вырезку. «Это откровение некоей зековки Герланд, которая работала санитаркой в воркутинском ГУЛАГе вместе с профессором Плетневым, лечившим Горького. Профессор якобы рассказал ей о том, что Алексей Максимович был отравлен по приказу Сталина, подаренными им своему «любимому» писателю конфетами. Вот слушай некоторые выдержки из исповеди Плетнева: «Мы лечили Горького от болезни сердца, но он страдал не столько физически, сколько морально. Ему в Советском Союзе уже нечем было дышать. Однако сил для большого протеста у него уже не было… Но недоверчивый деспот в Кремле больше всего боялся открытого выступления знаменитого писателя против его режима. И как всегда, он в нужный момент придумал наиболее действенное средство. На этот раз этим средством явилась бонбоньерка с конфетами. Я и сейчас ее еще хорошо помню. Она стояла на ночном столике у кровати Горького, который любил угощать своих посетителей. На этот раз он щедро одарил конфетами двух санитаров, которые при нем работали, и сам съел несколько конфет. Через час у всех троих начались мучительные желудочные боли, еще через час наступила смерть. Было немедленно произведено вскрытие. Результат? Он соответствовал нашим самым худшим опасениям. Все трое умерли от яда…»

Цейтлин вновь посмотрел на меня, ожидая реакции.

— Это правда? — спросил я.

— Думаю, что нет. Теперь слушай дальше. Это самое секретное. Дело в том, что в день смерти Горького, а это случилось 18 июля 1936 года, я находился в знаменитом особняке Рябушинского, что на улице Качалова, рядом с Крючковым, был, так сказать, у него на подхвате. Неожиданно началась какая-то суматоха, а затем появился Ягода вместе с Марией Игнатьевной, которая, насколько мне было известно, сбежала от Горького в Лондон. Из комнаты, где лежал больной писатель, были удалены абсолютно все. Беседа Алексея Максимовича с Мурой продолжалась около сорока минут. Потом дверь открылась, она вышла и в сопровождении Ягоды с его охранниками покинула дом. А через двадцать минут началась паника. Вышедший дежурный врач срывающимся голосом объявил нам, что Горький скончался. Я незаметно ушел, а потом много ночей ждал, когда позвонят в дверь. Это — все, Леня.

— Горького «успокоила» Мура?

— Думаю, что да, хотя доказательств тому нет никаких. На ночном столике Алексея Максимовича стоял стакан с недопитой водой. Но он куда-то сразу исчез. И еще одна странность. Из восьми врачей, лечивших Горького, допрашивали, пытали и расстреляли только двоих.

…Что же, я не нарушил слова, данного моему учителю, и только сейчас впервые обнародую, так сказать, его удивительный рассказ. Впрочем, почему удивительный? Из последней командировки в Италию я привез четыре уникальных тома под общим названием «История шпионажа», изданных очень ограниченным тиражом издательством с весьма странным названием: Географический институт Агостини (город Новара). Они, естественно, на итальянском языке и посвящены истории разведок многих стран. Так вот, во втором томе издания имеется глава, которая называется «Три палача Сталина». Речь в ней идет о Ягоде, Ежове и Берии. Вот интересный абзац, посвященный Ягоде. «…В распоряжении Ягоды была группа врачей, которые отправляли на тот свет неугодных Сталину большевиков. Так были умерщвлены Менжинский, Куйбышев, писатель Максим Горький и его сын Максим Пешков. Что касается Максима Горького, которого очень боялся Сталин, то писатель был отравлен по указанию Ягоды, одним из самых тайных его агентов, коим была бывшая любовница Горького…»

Интересное совпадение, не правда ли? Повторюсь еще раз. Я взялся раскручивать историю Муры после появления романа писательницы Берберовой «Железная женщина» и ее стремления вписать в историю нашего шпионажа «красную Мата Хари». А история мне иногда представляется в виде необъятного чайника, в котором бурлит вода жизни на всепожирающем костре быстротекущего времени. Но в каждом чайнике, как правило, образуется накипь, от которой надобно освобождаться. Я и попытался отколупнуть кусочек этой накипи. Чтобы не болталась в нашей истории недостойная особа с кошачьим именем Мура. Да, конечно, женщина, но, безусловно, не железная…

В известном ведомстве на Лубянке все доносы, которые писались на неблагонадежных советских граждан и, в более редких случаях, друг на друга, назывались «телегами». Я питал неистребимую ненависть к этим бумагам и старался, чтобы они не попадали в мои руки для дальнейшей «разработки». Однажды, ради смеха, сотворил такую «телегу» на самого себя. Ради шутки, конечно. И раздал ее своим самым надежным коллегам, чтобы им было, мол, легче настучать на меня. Ребята долго смеялись, но не воспользовались моей добровольной помощью.

Копия этого «доноса» осталась у меня в архиве. Я немножко подкорректировал ее, доведя до нынешних дней, и получилась такая вот штуковина:

«Колосов Л.С. Родился 25 августа 1926 года в пролетарской по духу семье, во время нэпа, в Москве. Крещен в церкви Воскресения на нынешней улице Неждановой, где венчались мать с отцом и где я отпевал их, когда они умерли с разрывом в десять лет. При крещении младенец, нареченный Леонидом, был чуть не утоплен в купели пьяным батюшкой, другом деда ребенка — популярного в районе сапожника из частного сектора Григория Петровича Колосова. Другой дед — управляющий делами Всероссийского театрального общества (ВТО) Станислав Станиславович Стржилинский, известный в Москве своими амурными похождениями, — при крещении не был, ибо до этого отошел в мир иной. Наследственность от двух дедов повлияла на жизненный путь Леонида. Он сменил много профессий — от фрезеровщика до разведчика. Имеет четыре ордена (два иностранных), двадцать медалей и пять лауреатских премий за журналистику и кино, в том числе и международных. За шпионскую работу в Италии отмечен итальянским правительством высшей наградой «Золотой Меркурий», так сказать, за вклад в дело развития дружественных отношений между двумя государствами. Ушел на пенсию в звании подполковника внешней разведки КГБ СССР. Впоследствии был принят в Союз писателей России и стал действительным членом Международной академии информатизации. Стало быть, писатель и академик. Ныне работает над мемуарами — своими и чужими. Пьет, но не курит. С женщинами корректен и сдержан в соответствии с преклонным возрастом. Партийный билет члена КПСС не сжег и исправно платит взносы в соответствующую ячейку при ЖЭКе по месту жительства. Самостоятельно придумал чисто марксистскую формулу: «Часто можно менять женщин, реже — жен, а партию, в которую вступил единожды, нельзя менять никогда. Иначе потеряешь уважение к своей личности».