Леонид Колосов - Собкор КГБ. Записки разведчика и журналиста

Ну а Никкола Джентиле? Проработав в «Коза ностра» многие годы, он возвратился уже после окончания Второй мировой войны в родные сицилийские края, чтобы доживать свои годы «на пенсии», как сказал старый мафиози. Есть, оказывается, такое понятие в мафиозной «семье». Но для того чтобы заработать «пенсию», нужно соблюдать законы «семьи». Такова неписаная демократия мафии. Правда, главы «десяток» и сам «король» официально занимают посты только тогда, когда фактическая власть уже находится в их руках. А путь к власти в мафии — только через трупы. И это никоим образом не скрывал Никкола Джентиле, когда делился богатым опытом из своего американского периода жизни.

Убирать с дороги конкурентов может только тот, кто договорился об этом с ассамблеей мафии. Есть у нее такой нелегальный парламент, куда входят представители наиболее могущественных группировок. Ассамблея приговаривает к смерти ослушников и неугодных людей (после вынесения смертных приговоров их называют «обреченными»), она дает согласие на совершение больших и малых дворцовых переворотов. Тот, кто пытается игнорировать ассамблею, рискует потерять голову.

— Убивали, чтобы стать «капо», — тихим голосом рассказывал при нашей очередной встрече Никкола Джентиле, — или чтобы сохранить за собой место, или для того, чтобы исключить возможность вендетты, чтобы убрать с дороги конкурента, чтобы ликвидировать свидетеля совершенного преступления, наконец, просто из антипатии. Правда, эту роскошь могли позволить себе только те, кто обладал абсолютной властью. Нет, мафиози не знают спокойной жизни. Смерть всегда рядом с ними — когда они дома в постели и когда они в гостях у своих братьев за банкетным столом. К этому привыкаешь.

Никкола Джентиле показал мне два любопытнейших старинных документа на полуистлевшей бумаге. Один — тайный устав мафии, другой — описание ритуала приема нового члена в «онората сочьета» — «почтенное общество» — и текст его клятвы. Старый мафиози не разрешил их сфотографировать или хотя бы переписать их текст дословно. «Ты сделаешь это потом», — строго сказал он.

Привожу эти документы так, как записал позднее в своем блокноте. Итак, вот что написано в уставе: «Безотказно помогать друг другу в осуществлении кровавой мести за оскорбление любого члена братства.

Не жалеть ничего для освобождения любого брата, попавшего в руки правосудия, используя лжесвидетелей, подкуп полицейских и судей.

Справедливо распределять между братьями по решению главы «семьи» все, что заработано и получено в виде любых ценностей законными и незаконными путями.

Быть верными данной клятве и сохранять все секреты «семьи», помня, что любое отступление от законов братства будет караться неизбежной смертью в течение двадцати четырех часов».

А вот как обставлялся ритуал приема нового брата в члены «семьи». Сделав ножом надрез на своей правой руке и сжигая над свечой клочок бумаги с нарисованными на нем черепом и перекрещенными костями, кандидат в братья говорил: «Клянусь своей честью быть верным братству, так же как и братство будет верным мне. Как превращается в пепел это изображение и уходят безвозвратно капли моей крови, так и я обязуюсь отдать всю мою кровь братству. Как не может пепел превратиться в бумагу, так и я не смогу никогда выйти из рядов братства…»

Мои встречи с Никкола Джентиле, уже без Феличе Киланти, стали более или менее регулярными. Дед (такой псевдоним мы ему присвоили в разведке) проникся ко мне большой симпатией, особенно после того, как я подарил ему старинную русскую икону для коллекции, так сказать. На одной из встреч между нами состоялся такой вот странный разговор, который начал сам Джентиле.

— Ты работаешь только на газету, сын мой?

— Разумеется, коммендаторе (я даже глазом не моргнул — врать, смело глядя в глаза собеседнику, меня научили еще в разведшколе). Ни на что другое у меня просто не хватает времени.

— Предположим. Хотя очень жаль, ибо я мог бы сообщить тебе много интересного не для газеты. Понимаешь, сын мой, я очень не люблю американцев, ибо они все время мешали нам в бизнесе, в нашем бизнесе. А теперь вот все настойчивей и настойчивей лезут во внутренние дела Италии, как и в ваши тоже, между прочим. Ты знаешь, почему у нас так часто меняются правительства?

— Из-за политической неустойчивости, — ответил я простодушно.

Никкола саркастически улыбнулся.

— На первый взгляд — да. Да, это так. Действительно, где еще в Европе найдешь столь многоцветную радугу, как в нашем итальянском парламенте? Взгляни на этот амфитеатр, где слева направо восседают посланцы всех возможных в наше время политических партий, и станет ясно, что ни один расклад в этом пасьянсе не может быть прочным. Даже многочисленные, хотя и крикливые республиканцы, которых мы называем призраками, и те в любой момент могут вызвать правительственный кризис, положив или не положив на чашу политических весов их микроскопическую гирьку голосов. А социалисты с их метаниями слева направо в поисках свободных министерских кресел? Левых, правых, лево-правых и право-левых? Тебе никогда не казалось, что эта политическая чехарда напоминает плохой водевиль?

— Нет. Скорее, трагедию. Политическая неустойчивость породила экономическую неразбериху, открыла шлюзы терроризму, развязала руки неофашистам.

— Все это верно, но не в этом дело. Не смена кабинетов создает политическую неустойчивость, а жонглирование этой неустойчивостью меняет правительства. Когда это необходимо по тем или иным соображениям, разумеется.

— Вы хотите сказать, что неустойчивость управляема? Но кем?

Сарказм Джентиле достиг предела.

— Правительством. Только не теми болтунами из сменяющих друг друга многопартийных коалиций, а настоящим правительством, тем, которое иногда называют «теневым кабинетом». Оно было, есть и будет.

— Простите, это мафия?

— Мафия? Нет. Мы этими играми занимаемся весьма редко. Ты никогда не слыхал, сын мой, о масонах?

— Слыхал, вернее, читал. Франкмасонство, или «вольные каменщики», как они себя величали.

— Так вот, моей страной с 1945 года правят эти «вольные каменщики», или, если хочешь, тот самый «теневой кабинет», на который иногда намекает наша всезнающая печать.

Не скрою, тогда я был поражен откровением старого мафиози. Верить в то, что он говорил, было нелегко, сомневаться в его словах в общем-то тоже. При всем своем политическом цинизме человеком он был знающим и не бросающим слов на ветер.

— Но простите, коммендаторе, то, что вы говорите о «теневом кабинете», больше напоминает водевиль, чем чехарда со сменой кабинетов.

— Водевиль? Нет, мой уважаемый друг. Этот «водевиль» кончится когда-нибудь взрывом, поверь мне. Ты знаешь, кто входит в масонскую ложу?