Автор неизвестен - Дневник кислородного вора. Как я причинял женщинам боль

А еще он спрашивал:

– Вы приехали на автобусе, не так ли?

– Так.

– Я познакомился со своей женой в автобусе.

Да ради святого Перетраха! Он, в общем-то, был на самом деле достаточно достойным человеком. Не думаю, что он поступал так из цинизма. Просто ему казалось, что он купил меня с потрохами. Реклама лжива. Как только это поймешь, у тебя появляется шанс. Но он верил в это очковтирательство. Жена – дом – дети – собака. Думаю, он был хорош и в своем деле, и как начальник, он просто был недостаточно подозрителен.

Я, разумеется, сознаю, что, читая это, вы могли бы прийти к выводу, что все испытанные мною несчастья были моих же рук делом. Что моя подозрительность в отношении добрых намерений моего босса сама по себе была проблемой. Но именно это я и делаю. Я подозреваю. У меня трудности с доверием к людям. Чуждая концепция. Просто спросите любую из миллиардов девушек, с которыми я не встречался.

Так что у босса были свои мотивы, а у меня свои. Я просто хотел заполучить «Киллалон Фицпатрик» в свое резюме на один год. И все. Один год. Спустя три месяца я запаниковал. Если бы я не въехал только что в этот дом, я смылся бы оттуда немедленно. Так что, полагаю, все повернулось к лучшему.

Как бы там ни было, прошло почти два года, прежде чем я сумел вырваться, но это не та тема, о которой я хочу говорить. Я упоминаю обо всем этом рекламном деле лишь затем, чтобы дать вам фон для проекции на него всей остальной моей истории. На самом деле главное – рассказать вам, как я очищался от грехов перед женщинами и, разумеется, перед самим собой. Как говорится, нас не наказывают за наши грехи – наши грехи сами наказывают нас.

А еще я абсолютный параноик. В смысле – настоящий параноик. Не просто слегка заинтересованный тем фактом, что могут существовать на свете люди, которые не слишком близко принимают к сердцу мои интересы. Нет. Параноик в полном смысле слова. Синоним – эгоцентрист. Однако второе слово мне не так нравится. У него недостаточно медицинское звучание. Паранойю стоит упомянуть, потому что она порой подливает масло в огонь моего безумного мышления. Типа как тогда, когда я думал, что Пен платит кому-то, чтобы меня преследовали. Зачем ей это делать, было не вполне ясно.

Моя паранойя дает мне лишь общие сценарии. Она слишком ленива, чтобы вдаваться в подробности. Я верил, что люди, обычные люди на улице, – это оперативники у нее на службе. Всякий раз как я выходил из своей квартирки в Камберуэлле, какая-нибудь старуха или мужчина с дочерью становились врагами, которых мне приходилось избегать. Я напускал на лицо выражение, которое, на взгляд моего бедного помраченного разума, означало следующее: «Я знаю, кто вы все такие. Я собираюсь создать впечатление, что не знаю этого, просто чтобы мы могли поддерживать игру в загадки, но на самом деле я знаю. Так что отвалите».

Возможно, вам интересно, как выглядит такое выражение лица. Так я вам расскажу. Задиристый гнев. Злобный рык с легкой улыбочкой, неразличимый, но все же… Я знаю, что ты знаешь, что я знаю – и так до бесконечности. Разумеется, тот факт, что я рассказываю вам обо всем вышеизложенном, слегка вредит правдоподобию всего нижеследующего, но моя единственная обязанность в этой книге – рассказать о случившемся.

Это моя терапия. Я слишком чокнутый, чтобы идти встречаться с психотерапевтом, и, честно говоря, в любом случае не стоит ему доверять, верно? В смысле, моя паранойя не собирается выключаться на этот один час в неделю. И у меня без того довольно хлопот, поскольку приходится быть гением в течение дня и путеводной звездой АА по вечерам. Помнится, я слышал, как кто-то где-то говорил, что можно отделаться от болезни, изложив ее на бумаге. И кто знает, может быть, кому-то это изложение принесет пользу.

Как я уже сказал, теперь я живу в Нью-Йорке. Здесь я гораздо счастливее, и несмотря на то, что способ, каким я попал сюда, был не вполне красивым, теперь мне здесь нравится. Меня самого это изумляет. Первые два месяца, проведенные на Манхэттене, были временем, когда я подошел к самоубийству ближе, чем за всю остальную жизнь. Забавно, как она пришла ко мне. Мысль покончить с собой.

Прошла всего неделя с тех пор, как Эшлинг отвергла меня в баре «Фанелли», и в этот период я каким-то образом сумел достойно изображать самого себя. Хотя, казалось бы, это должно даваться мне легче, учитывая, сколько лет я был занят самим собой.

Я делал перерывы, чтобы выйти на улицу и поплакать. Это помогало.

В общем, я обнаружил, что выглядываю из окна седьмого этажа нью-йоркского отделения того же агентства, в котором работал в Сент-Лакруа. Был конец марта. Было очень душно и влажно. Так что вот он я, стоял, пытаясь глотнуть воздуха, дожидаясь порыва, мельчайшего движения милостивого ветерка, – и вдруг бросил взгляд на бетон внизу. Окна выходили в тыл здания, так что я смотрел сверху вниз на те странные защитные козырьки, которые есть повсюду в Нью-Йорке. Черт их знает, зачем они нужны. В центре была маленькая прямоугольная полянка из бетонных плиток в форме сот. Эта мысль пришла ко мне мягко. Очень деликатно. Не как какой-нибудь безумный резкий монтажный стык, который заставляет зрителя моргнуть.

Совершенно спокойный, я увидел себя лежащим, словно в парадоксальном сне, идеально оправленным в раму этой прямоугольной площадки. Левая нога согнута, правая прямая, левая рука согнута, ее ладонь повернута вниз. Правая рука вытянута вдоль тела. Голова повернута вбок, на левую ладонь, словно я сплю на подушке. Чуть выше головы и под левой ладонью было нечто, казавшееся очень аккуратно нарисованной абстрактной областью красного. Словно большой расплющенный цветок, на котором покоилась моя голова. Покоилась. Я выглядел мирным. Недосягаемым для боли.

Видите ли, я испытывал сильную боль. Но ее причиняло абстрактное лезвие. Я имею в виду, что боль была физической, ее причина – нет. Полагаю, некоторые сказали бы, что я страдал от разбитого сердца. Или еще можно сказать, что это просто жизнь. Или, может, алкоголизм минус алкоголь. В конце концов, на данный момент я уже пять лет как был трезвенником. Верно, но происходило кое-что еще. Откуда я знаю? Да я и не знаю. Я просто не верю, что мое эмоциональное состояние можно было объяснить таким подростковым термином, как «разбитое сердце». Хотел бы я оказаться неправым, но не знаю, как кто-либо мог бы это доказать, так что я остаюсь в достаточной безопасности. Это еще одно, что вы узнаете обо мне, когда мы продолжим. Мне не нравится рисковать. Я говорю собеседнику о возможности того, что я неправ, лишь тогда, когда совершенно уверен, что прав.

Это помогает мне казаться более скромным.

Например, если я уверен, что мысль, пришедшая мне в голову, забавна, я притворяюсь, что ее высказал кто-то другой, чтобы увидеть и услышать непредвзятую реакцию человека, которому я ее пересказываю. Если собеседник смеется, я поздравляю себя с тем, что придумал смешную шутку – по-настоящему смешную, потому что она вызывала смех у моего знакомого просто так, без подозрения с его стороны, что я обижусь, если он не сочтет ее забавной.