Всеволод Иванов - Дневники

Исповедью называл дневники Вс. Иванова К. Паустовский в уже цитированном отзыве, считая это качество безусловным их достоинством. В свою очередь, издателей дневников Иванова, очевидно, смущало это «личное» начало, что отчасти было причиной того, что полностью дневники никогда не публиковались. Впервые наиболее полно они были напечатаны вдовой писателя, Т. В. Ивановой, в книге «Вс. Иванов. Переписка с А. М. Горьким. Из дневников и записных книжек», 1-е издание — 1969 г., 2-е — 1985 г. (до этого имели место лишь отдельные небольшие публикации в журналах). Повторно дневники были изданы в 8-м томе Собрания сочинений Вс. Иванова в 1978 г., но при этом из всего обширного ташкентского дневника 1942 г. опубликовано лишь 10 страниц, а из московского 1942–1943 гг. — 24 страницы. Мотивируя такое сокращение, издатели пишут: «Взята лишь часть, представляющая интерес для широкого читателя. Опущены подробности интимно-семейного, сугубо личного характера, некоторые субъективные оценки, задевающие еще живых людей, заметы, вызванные минутными настроениями и опровергнутые последующими записями» [3] Иванов Вс. Собрание сочинений: В 8 т. М., 1978. Т. 8. С. 709. . Очевидно также, что многие отдельные записи, содержащие факты и субъективные оценки Вс. Иванова, касающиеся реалий жизни тех лет, по цензурным соображениям до недавнего времени просто не могли быть опубликованы. Отрывок из ташкентского дневника печатался в 1997 г. в журнале «Октябрь», № 12.

В настоящем издании представлены практически все дневниковые записи Вс. Иванова, не включены лишь путевые заметки, делавшиеся во время заграничных путешествий 1939 г. и 1950-х гг., носящие сугубо описательный характер, а также записи, сделанные во время поездки на Курско-Орловскую дугу 1943 г. (опубл. в Собр. соч. Т. 8).

Публикуемые тексты сверены по рукописи дневников Вс. Иванова. Тексты приводятся в соответствии с современными нормами орфографии; сохранены авторские пунктуация и датировка записей.

«18 ноября 1942 г. …Время. Мы его укорачиваем, столетие хотим вместить в пятилетку, а оно, окаянное, как лежало пластом, так и лежит», — с горечью констатирует Вс. Иванов, размышляя об идеях эпохи, утверждающих всесилие человека, его безграничные возможности, — идеях, которыми еще недавно он сам был увлечен. И если воспользоваться словами В. Маяковского, часто употребляемыми для характеристики автобиографического произведения, в котором речь должна идти «о Времени и о себе», — то Вс. Иванов, особенно в ташкентской и московской частях своего дневника, скорее пишет о том, может ли Человек не быть полностью зависимым от Времени, в какой степени сумеет противостоять ему, отстоять свою внутреннюю независимость. Драматизм писательской и человеческой судьбы Вс. Иванова, как и многих других писателей его поколения, заключался в том, что в начале своего творческого пути он был искренне предан «той идеальной революции, которой никогда не было» (его собственные слова), и во имя ее «наступал на горло собственной песне». «Я боюсь, что из уважения к советской власти и из желания быть ей полезным, я испортил весь свой аппарат художника», — признавался он в дневнике. Сомнения в истинности тех идеалов, в которые Иванов верил и которые он отстаивал, в дневнике звучат постоянно. То он сравнивает «тот строй» и этот («…тот строй все-таки давал возможность хранить внутреннее достоинство, а наш строй — при его стремлении создать внутреннее достоинство, диалектически пришибает его» — 18 апреля 1942 г.), то 1920-е годы с 1940-ми («Тогда было государство и человек, а теперь одно государство» — 11 ноября 1942 г.). Неоднократно возвращается Вс. Иванов к мысли о том, способен ли человек, и должен ли, противостоять государству. Так, например, есть в дневнике разговор с чертом:

«— Плечи широкие, Всеволод Вячеславович, а ноша-то оказалась велика?

— Сам чувствую.

— То-то. Чувствовать-то надо было, когда брались…

— Хо-хо-о! Хотите сказать, что государства ошибаются чаще, чем отдельные люди даже? Так государство что ж? Государство и есть государство. С него что возьмешь? Сегодня оно на карте, а завтра — другая карта, другое государство.

— А искусство? А законы? А культура?

— Извините, но если государство ошибается, и притом часто, то у него не может быть ни искусства, ни законов, ни культуры. У него сплошная ложь, лужа-с! Да! И высохнет лужа, и подует ветер, и унесет пыль. Что осталось?

— От человека остается еще меньше.

— Вот уж не сказал бы. Возьмите любой энциклопедический словарь и найдите там слово „Аристотель“, а затем и говорите…

— Ну, и на слово „бреды“ тоже не так уж мало.

— Не знаю, не знаю! У многих такое впечатление, что не Греция создала Аристотеля, а Аристотель создал и донес до нас Грецию. Уж если вы признали, что государство ошибается часто, что ему стоило ошибиться еще раз и прекратить тем самым Аристотеля в самом начале, чтобы „не рыпался“. Но, дело в том, что оно ошиблось, но с другой стороны, — и Аристотель уцелел. Так что здесь отнюдь не заслуга государства, которое, вообще-то, слепо, бестолково, мрачно…

— Позвольте? Здравствуйте! Да вы из „Карамазовых“?

И разговор не состоялся…»

Имя Аристотеля уцелело, уцелели и имена русских писателей XIX в., но вот писатели — современники Вс. Иванова, да и сам он, не сумели сохранить свою творческую независимость: «…А что мы делаем? У всех оказалось — слабое сердце. Мы стали писать, заготовили тетради, чернила, — жизнь манила нас, любимая женщина появилась, друзья… и, напугались! Бросили, не дописав и первой тетради, — и какой-нибудь сукин сын Юлиан Мастикович, через 100 лет, разведет скорбно руками и не поймет, с чего это Вс. Иванов и иже с ним сами себе сказали — „лоб!“» (19 февраля 1943 г.).

Читая записи Вс. Иванова, мы можем увидеть, что он пытался противопоставить этим невеселым раздумьям о себе и о времени. Прежде всего, это книги: русские и европейские философы — Вл. Соловьев, И. Кант, художественная проза разных времен и народов — от Аристотеля до Филдинга, Гофмана, Достоевского и оккультных романов Кржижановской; научные труды, например, исследование А. Шахматова о русском языке, и другие. О них — такая запись: «Там, где хоть сколько-нибудь пахнет внутренней свободой, вернее, победой над самим собой, — приятно себя чувствуешь» (7 ноября 1943 г.) — Отношение же к собственному творчеству двойственное, как и к положению, и к судьбе. И хотя Вс. Иванов в дневниках постоянно записывает: «писал роман», «писал сценарий», «закончил рассказ», — хотя настаивает на публикации своего военного романа «Проспект Ильича» (о нем много записей в 1942 и 1943 гг.), видно, что сама истинная радость творчества неотделима от горечи. «Надо было б заканчивать „Кремль“, а не придумывать „Сокровища Александра Македонского“. По крайней мере, там я был бы более самостоятельным, а тут — напишешь, и все равно не напечатают. Там я заведомо бы писал в стол, или вернее, в печку, а здесь я пишу на злорадство и смех, — да еще и над самим собой» (12 января 1943 г.).