Всеволод Иванов - Дневники

Воскр[есенье], 20 янв[аря].

Из кино. Идет возбужденная кучка людей, упрекают одного, в мохнатой шапке: «Зачем буянишь?» Он отвечает: «Да ведь он же мне в морду плюнул! Мне же стыдно! Если б я один шел по улице, то ну, может быть, я бы и стерпел!..»

Дочь Таня {7} рассуждает, когда я ей возразил, что нечего в театры в детстве ходить, а то взрослой смотреть нечего: «Ну, взрослой-то можно найти развлеченья».

Пон[едельник], 21. [I].

Катаев задумчиво ходит по комнате, рассказал, что получил из Англии за перевод «Растратчиков» {8} десять фунтов и затем добавил: «А как вы думаете, получу я „Нобелевскую премию“?» Жена Пудовкина {9} говорила, когда ее мужу выдали загр[аничный] паспорт, а ей отказали: «Надо же показывать советскую Россию в Европе, — и разве есть такие женщины в Европе, как я? А мне отказали». Никулин вообще не краснеет, а краснеет лишь тогда, когда я начинаю весело говорить о том, что нам паспорта не дают {10} .

Нищий стоит и открывает двери аптеки. Одной рукой — он за Дверь, а в другой — куча медяков. Когда я сказал: «Холодно на морозе медяки держать», — он ответил: «Куда же я дену, в карман нельзя, беспризорные вытащат». В Баумановском Совете зав. и служащие отдела по беспризорным отгорожены железной решеткой от полу до потолка и сидят за решеткой, как в зверинце. Там же проф. Потемкин, автор проекта «О трудовой школе» в 1918 г., первый из профессоров, перешедший к большевикам, в результате оппозиции и прочего, заведует Секцией охраны птиц.

У Никулина на прошлой неделе было новоселье. Агранов и Раскольников очень хвалили пьесу Маяковского {11} . Кто-то стал сомневаться в драматургических возможностях Маяковского и добавил, что Маяковский совершенно не владеет сюжетом и что в этой пьесе тоже, наверное, сюжета нету. На это Раскольников возразил: «Ну, как же нет сюжета, когда в середине действия все действующие лица сгорают!» Сам Раскольников переделал «Воскресенье», дал Немировичу-Данченко, сей хитрый царедворец пьесу одобрил до необычайности, и на следующей же неделе представил на разрешение «Бр[атья] Карамазовы» {12} !

Пьяные напились и под утро ездили и служили панихиды перед всеми памятниками вдоль кольца «А» {13} и глубже. Объехали все благополучно, но у цоколя А III {14} у них вышли разногласия: служить или нет. Один настаивал на служении, тут их и арестовали.

Написал рассказ «Хорист А. А. Оглобищенко» {15} . Катался на катке. Мать Тамары {16} жалуется, что у них у Земл[яного] Вала климат гораздо хуже, чем на Пречистенке. У нас страстно любят переезжать и в городе неимоверное количество парикмахерских. С. Семенов пришел с новой пьесой «Наталья Тарпова» {17} . Прочел. Ерунда. Впрочем, жить ему, наверное, хорошо: когда в пьесе никаких характеристик, кроме — «партийный» и «беспартийный», не имеют. Это все равно, что судить о человеке по его «истории болезни» — получится такое впечатление, что человек только и делал, что хворал.

5/II.

Жил маленький сотрудник газеты. Похож на монгола. Внезапно письмо: от китайского посланника. (Пошел вначале в ГПУ. Затем туда.) Оказывается: актриса 25 лет назад была в Пекине и прижила его с китайским императором. Теперь он претендент на китайский престол.

Парень приехал в поселок. Не был там 15 лет. Мать и все родные его не узнают. Он называет факты и имена. Увез мать в город. Накупил ей подарков, дал денег, отправил обратно в село. Сам остался в городе. Проезжал мимо поселка. Еще оставил подарки. Оказывается — убил на фронте ее сына. Взял его документы, или даже не взял, а подделал, — замучила совесть, приехал утешить старуху на старости лет.

Заключ[ил] договор на книжку Кооп. о Павлове {18} . По дороге заеду в Нижний и Сормово.

Был Н[иколай] Никитин {19} . Рассказывал о сыне Салт[ыкова]-Щедрина и его письме к Сталину. Старика ублажили так, что у него пошла кровь горлом {20} .

6/II.

Ездили с Тамарой в Ильинское. Открывали «Дом отдыха» ОГИЗа 10 человек. Прекрасный обед. Прекрасные комнаты — паркетные полы. 5 комнат. Прислуга, заведующий. Ходили на лыжах.

— «Торгсин» переименовывается в «Торгсев» — и юный комсомолец, рассказав анекдот, убежал.

Леонов все еще рассказывает о Туркменистане {21} . Лыжи. Блестящий наст, чуть запорошенный снегом.

Солнце в дымке, — совсем обложка с конфеты. Жена Х[ала]това {22} рассказывала, как у ее мужа растаскали все револьверы, которые он развесил по стенам. И вообще растащили все книги…

Комуська: «Сунул мысям. Пусть зубы чистят». Засунул зубную щетку в мышиную норку. Вспоминал — Мишка {23} , года два назад, проснулся и сказал: «Мама, я видел во сне солнце и видишь, — весь вспотел».

7/II.

— Собрание в «Д[оме] Ученых» т[ак] н[азываемого] «Актива Федерации» {24} . Без водки: идея Леонова — дабы говорили умнее. Леонов сделал мне выговор публично за то, что не посетил вечера А. Платонова {25} . Сказал и — сам напугался. Была дикая скука. Кончилось тем, что стали рассказывать сказки и Катаев хвастался своей высокой идеологичностью за границей. А сам больше по кабакам ходил. И все знают, и всем скучно слушать его брехню.

24/II.

Погода мокрая всю жизнь была {26} .

Избалованные дети.

Баловали, сами чувствуя вред. Ждали от ребенка увечий, прятали нож, определили в школу. Школа тоже смотрит на него со страхом — избалованный. Вышла за него замуж со страхом — избалованный. Он сам на себя привык смотреть со страхом и, боясь последствий своего гнева, не участвовал ни в революции, ни в контрреволюции так же, как и дети, которым он мог нанести вред. Все за ним ухаживают — последний избалованный ребенок остался. Так он и прожил всю свою жизнь счастливо, не свершив ни одного проступка, хотя тайно вожделел иметь страсти, хотя бы к собиранию почтовых марок.

Спекулянтка.

В Мосторге, в очереди за мануфактурой, у женщины задавили на руках грудного ребенка.

Она упала в обморок.

Нашли в кармане ее паспорт, привезли ее, — в обморочном беспамятном состоянии, — домой.

Кто-то, по пытливости своей, от излишнего усердия, заглянул к ней под кровать. Комнатушка убогая, жалкая.

Под кроватью нашли у нее 80 метров шерстяной материи. Оказалось, что женщина с ребенком в руках добывала таким образом мануфактуру.

Церковь.

Художник-архитектор жил в Песках и поблизости нашел редчайшей красоты церковь, которую крестьяне продавали на слом, за ненадобностью за 2 тысячи рублей.

Архитектор подговорил актера, — у него самого не хватало денег, — и они сообща купили ее.

А теперь, крайне растеряны, не знают, что и делать.

Жить, — будут считать попом. Забить и оставить, — тоже смущение. Кружок безбожников тоже смущен.