Всеволод Иванов - Дневники

— Я у вас ничего просить не буду, — сказал он, — я просто скучаю и ищу москвичей.

Два месяца назад он выехал из Саратова. Он пригласил к себе, пообещал угостить водкой, вспоминали общих знакомых — Чагина и Б. Ливанова, да еще Кончаловского, он показал в журнале свою фотографию — в кабинете, показал, как выскакивает из костюма — и сумел, — совсем редкий человек.

Поиски ружья. Комиссар не ответил, [нрзб.] не нашел — приятель его ружье променял на масло. Завтра пойду в Охотничью инспекцию, попробую достать там.

В Ташкенте, говорят, находится Уилки, посланец Рузвельта. Ему предложили жить в особняке Юсупова, но он пожелал гостиницу. Так как унитазов в гостинице нет, то всю ночь позавчера там устанавливали в уборных второго этажа унитазы для американцев.

Ребята смотрели кино «Конек-горбунок» в переделке Швейцера! {285} Чушь, говорят, ужасающая, — этого самого Швейцера хотели приставить ко мне консультантом по «Хлебу». Либретто оного «Хлеба» я отправил, — боюсь только, что и лепешки на этой штуке я не заработаю.

Телеграмма Марусе от родных из Тулы: «Сомневаемся твоим молчанием. Дуня».

Все, кто узнает, что я еду в Москву, выражают живейшую зависть. Приходится удивляться, что мне ехать неинтересно. Я же еду «в командировку», а не за чем-то творческим. Искусством там и не пахнет, — да и где им сейчас пахнет? Недаром страсть к искусству переносишь на страсть к природе, ружью и охоте, — и недаром искусство древнейших началось с охоты.

30. [IX]. Среда.

От Сталинграда, — северо-западные окраины, — немцев, кажется, отбросили. У «академиков» волнение — выдали по 150 грамм сосисок и за все просроченные дни сахар. Тамара говорила, — и очень убедительно, — что мое либретто, старающее[ся] совместить несовместимое, — «Хлеб» — дрянь. Очень возможно. Я писал, думая доставить, — в рамках! — приятное зрителю. А надо, конечно, не приятное, а полезное. Урок, пример, — и примерное, поучительное, чего в либретто «Хлеб» нет. Ну и прах с ним! Мало у меня недель пропадало? Единственное утешение, что ошибки полезны.

1 октября. Четверг.

Сборы на охоту. Едем в Брич-Мулу. Холодище ужасный. Но ничего, как-нибудь. В горах, наверно, будет еще холоднее.

2–3—4 окт(ября).

Поездка в Брич-Мулу. Поезд. Контролер, «человек кристальной [нрзб.]» придрался к узбеку, который вез самовар — «Надо сдавать в багаж, я, конечно, штрафа не возьму, несмотря на твое подстрекательство». Кто-то сказал: «Если ты из закона, так и бери». — «И возьму», — сказал контролер, возвращаясь, и стал писать квитанцию на 18 рублей.

Вылезли в Брич-Муле. Конечно, обещанной Шестопалом машины не оказалось. Полюбовались на круглый бассейн с водой зацветшей, на шоссе и проходивших и прошедших. Мальчик в валенках и ушастой шапке, лет пяти — «эвакувец» ищет зиму; грудастая девушка с портфелем и штанах, какие-то важные чины, штатские, верхами, — кентавры просто!.. Ну, а затем решили идти левым берегом, чтобы короче.

Я стрелял на столбах ястребков. Пустой кишлак. Сумасшедшая женщина в рубашке и с распущенными волосами среди руин. У огорода на кровати, вынесенной наружу, плачут женщины. Другие варят просо. Купили у них помидор.

Выстрел в столб. Выскочил хромой, ошалелый узбек и ухватился за мое ружье. Шестопал сказал спокойно: «не будем горячиться. Ты, допустим, прав». Узбек все время шел, браня меня нещадно, что я мог повредить провода и изоляторы — дробью? Дорогой, между собой, узбеки советовались — сколько с меня взять штрафу, — 250–125 рублей? Остановились на 100. Сельсовет. Столы, закапанные чернилом. Один из них покрыт черным коленкором. Долго читал документы секретарь, писал акт, — и затем сказал:

— Давай сто рублей! Выручил Шестопал, он сказал:

— Какое ты имеешь право брать штраф? Ты составил акт. Хорошо. Теперь мы его подпишем, ты его отправь в сельсовет, а там рассудят… — И он добавил, указывая на меня: — Может, ему пять лет дадут!

Узбеки так обрадовались тому, что этому отвратительному русскому дадут пять лет — бросили сто рублей и на том дело кончилось. С сундука, обитого полосками железа, мне дали мое ружье, и мы расстались взаимно удовлетворенные.

Хаджикент. Столовая. Заведующая дала нам три обеда, холодный чихамбиле, за 75 рублей. Она из-под Смоленска, муж ее — сельский коммунист — четыре месяца скрывался не только сам, но и скрывал корову, причем он корову держал в яме.

Дорога в гору. Налево вершина, покрытая снегом, принимает то зеленоватый, то красноватый вид. Зеленая чистая вода гремит в каньоне цвета ржавого железа, как в бочке, так что кажется, будто почва содрогается. Уже темнело. Мы долго ищем кишлак, и затем колхозника Ниазбекова, знакомого Шестопала из колхоза «им. Ильича». Приходим, усаживаемся на возвышение в виде стола посредине двора. Хозяйка грустна: муж получил повестку в военкомат, явка пятого. Приходят родственники, садятся у керосиновой лампы. Шестопал развертывает четыре отреза ситца, а мы — детскую рубашку и вязаную юбку. Споры. Узбеки, как оказывается, страстно любят торговаться. Шестопал получил шесть кило муки и шесть кило масла, мы — два кило муки и 750 грамм масла топленого. Один из узбеков, рабочий с рудника, расспрашивает о политике, о фронте:

— У нас говорят, на Ташкент бомбу бросили?

— Нет.

И Шестопал кратко рассказывает статьи и сводки.

Спать холодно.

3. [X].

Попили чаю. Шестопал остался добывать свое масло, мы пошли в Искамское ущелье, прельщавшее нас своей «труднопроходимостью», как говорят. «Туркестанский край». Но оказалось, что в ущелье ведет дорога, а через реку — мост. На мосту барышня с ружьем и в штанах скрывается от холодного ветра в будке.

— Откуда?

— Из Ташкента. Охотники.

— Здесь дичи нет.

— Может быть, пропустите?

— Хорошо, идите.

Она не дала нам обогнуть какой-то сарайчик, а велела идти «горой», мы и пошли горой.

Ущелье красиво. Лес, видимо, порублен, даже сейчас внизу мы видим дровосеков. Зеленая вода особенно хороша у горных гладко отполированных подножий крутых склонов и в другом месте — у желтых, кипящих золотом берез. Виноград. Кое-где просачивается по склону вода и растет дикая конопля. Боярышник. Шли, шли, устали, — попили кофе, вернулись.

В селе не нашли яблок, — позже понял — похож с ружьем на милиционера, не продают. Миша пошел в колхоз, а я еще часа два ходил по пустынному побережью Чаткала, не встретил никакой дичи, кроме двух кегликов. Рощица. Желтые с красным персики, вся листва в персиковом цвете. Желтая трава. Светло-бурая пыльная дорога. Холодок с гор, похожих на занавески из рубчатого бархата. Гудит река. Но ее не видно. Берега из конгломератов. Хорошо!

Обеспокоенный Шестопал вышел ко мне навстречу. Мы сели у огородника в его шалаше на топчан, покрытый рваньем, и ели дыню. Шалаш покрыт кукурузными стеблями. Мимо идут дети. Колхозник одаряет их мелкими дынями. Дети садятся в канаву и едят. Мы тоже едим. Затем мы даем коробку спичек, — и расстаемся друзьями.