Всеволод Иванов - Дневники

Татьяне, в ин-радио, сказали:

— Вот, не хотите ли быть редактором?

— А в чем мои обязанности?

— Будете получать от переводчиков материал, сверять его с оригиналом и класть в папки, — с почтением — для передачи вышестоящим.

— Это канцелярская работа, при чем же тут редактура? Обиделись:

— Но ведь вы можете перепутать и за это будете отвечать.

6. [III]. Суббота.

Написал две статьи: о Гастелло и о партизанах {410} . Устал, лег спать и спал три часа.

7. [III]. Воскресенье.

Отдыхал. Ходил к Пешковым, на блины. Дочки Надежды Алексеевны мечтают быть киноактрисами. Трауберг {411} , кинорежиссер, весь начиненный иностранными сюжетами рассказов и романов, равно как и группой жестов: Бестер Китон, 10 минут раздевающийся в купальной кабинке, 2 ордена. Какой вздор!

Взяли Гжатск. — Сталин — маршал.

Моя статья не могла быть напечатанной в «Известиях», потому что не нашли начальника партизанского штаба, который должен дать визу.

— «Не странно ли, что Англия нам плохо помогает?»

— «Как плохо? Англия, на германские деньги, вооружает Турцию против России».

Судьба германских генералов все еще волнует интеллигенцию. Говорят, они живут под Москвой, в санатории, «хорошо питаются», имеют библиотеку, кино. Наши создают несколько ударных армий, которые пойдут на Берлин.

8. [III]. Понедельник.

Телеграммы: наши откладывают выезд — заболел Комка «легкой формой желтухи». Вот не везет парню! Ну, мы, естественно, огорчились. Без детей скучно и даже бессмысленно.

Пьесы, которые у меня возникают, всегда, вначале, выливаются в заглавие. Пусть позже я его переменю, пусть оно однодневно даже, все равно заглавие всегда тесно сливается с замыслом. Сегодня, наоборот. Придумал пьесу, но заглавия нет и я о нем, что удивительней всего, и не думаю. Видимо, неприятность, полученную мной от прошлых пьес, совсем желаю выпустить. Это сочинение без номера. Думаю почему-то, что напишу ее быстро. Несомненно одно, — героизм ее навеян посещением дома Гастелло и завода «Динамо». Вы, конечно, можете сказать, — а где же ваша теория, что писатель должен видеть мало? Но, в том-то и дело, отвечу я, что ведь видел я именно мало. Разве я говорю, что для того, чтобы быть художником, надо ослепнуть?

В «Правде» статья под названием «Свободная Польша».

Взглянув на нее, я подумал — опять с поляками лаемся. Оказывается другое. Новая польская газета, которую, надо думать, редактирует Ванда Василевская {412} . Газета направлена против тех панов, что шумят в Лондоне, и какой-то пан Грош, купленный нами не за грош, а за копейку, — кричит, что Польша не нуждается в Западной Украине и Западной Белоруссии. Событие шито не только белыми, но и сверкающе белыми нитками. Я, грешный, думаю, что этой газетой мы угрожаем Англии, заявляя, что «подпишем мир с Германией, устроим буфер из Польши».

По улице Горького ведет женщина пегую, тощую корову с лохматой шерстью и маленьким выменем. Впереди ребенок тащит санки. По бокам санок — две козы. Ребенку тащить трудно — там лежат какие-то мешки. Мать подталкивает мешки палкой. С разных сторон сходятся на тротуаре, неподалеку от шествия, две женщины. Одна в шинели, шапке-ушанке, в сапогах. Другая, в беличьей шубке, меховом капоре и в длинных, хлюпающих, резиновых ботиках цвета табака. Обе смотрят на шествие и обе улыбаются. А та ведет и ведет корову…

Нельзя, разумеется, в рассказе написать: «Кепка цвета проса, рассыпанного по грязи». Это трудно усвоить. Но, тем не менее, я сегодня видел такую.

Легкий морозец. Облачно. Сквозь этот сопливый цвет облаков все же пробивается весеннее солнце, город «уподобляя мужу мудру» (Матвей).

Вечером зашли Михайлов и Никулин. Последний сообщил ошеломляющую новость — арестован Каплер, известный сценарист, лауреат Сталинской премии. Будто бы он ухаживал за дочерью Иосифа Виссарионовича, написал ей объяснение в любви, а затем это же объяснение, слегка переделав — от имени какого-то лейтенанта, напечатал в «Правде». Дочка сообщила будто бы отцу. Невероятность этой причины в том, что вышеупомянутое сочинение он напечатал чуть ли не в октябре прошлого года {413} . Затем разговор перешел в «международные сферы». Англия ухитрилась поссорить нас с Америкой. Американцы бранят нас, и за приказ Сталина, и за каких-то двух шпиков-евреев, и за то, что мы мало им кланяемся, сволочи! И еще требуют, чтобы мы воевали с Японией! В Ростове и Харькове остались по два, по три еврея. Один уцелел лишь потому, что превратился в церковного старосту. Немцы всех уничтожили. Мы привыкли к ужасам, но этот ужас все же нельзя вынести. А в Америке, извольте видеть, ужасаются тому, что у нас убили каких-то двух шпионов-евреев. Скорее всего, они боятся, что мы заключим сепаратный мир и получим Польшу, — им так хочется устроить буфер!

Взята Сычевка. Наши приближаются к Вязьме. С другой стороны, — как сообщил Михайлов со слов английского радио, — немцы взяли Славянск, Краматорскую, Лозовую и в некоторых местах вышли на Донец. Наши об этом молчат. Газеты по-прежнему полны приказами.

9. [III]. Вторник.

Окончил рассказ «Честь знамени». Получилось что-то очень длинно — 25 страниц и, боюсь, скучно.

10. [III]. Среда.

Дуня утром пришла и передала, что «говорили в 6 часов, будто наши города, опять, отдали». И, в сердце похолодело. К 12,— у меня сидела Пельсон из «Литературы и искусства» и я что-то ей говорил о своей предполагаемой пьесе и «Сокровищах А. Македонского», для Бокса, — принесли газеты. Так и есть. Контрнаступление немцев. Отданы — Лозовая, Краматорская… немцы рвутся к Харькову. Дивизии немцы привезли из Зап. Европы, — намек на союзничков. А что ж тут намекать? Нужно яростно ругаться!.. Словом, сообщение крайне прискорбное, указывающее то, что у немцев сил достаточно, и они нас могут бить и бить… Но, нашим дурачкам в канцеляриях ума никакими ударами не вобьешь!

Выбирал из «Проспекта Ильича» отрывок для «Вечерней Москвы». Экземпляр этот был в «Новом мире» и на нем пометки редактора Щербины, ужасно злобные. Даже теперь, спустя два месяца после возвращения романа, я рассердился. Что же творилось бы со мной, если бы я прочел их тогда? Ну и слава богу, что не развернул рукописи. Сохранил здоровье, — хранить его особой нужды, судя по сводкам, — нет, но все же тратить на какого-нибудь озлобленного дурака, тоже бессмысленно. Главное удивительно то, что он читал роман как личное оскорбление ему. Полицейский в ангельской одежде!

Иду по Москворецкому мосту. Навстречу, вижу, идет Виктор Финк. Прошлый раз, когда мы с ним встретились был теплый день. Финк в шапке. Я сказал, что же вы в шапке? А он мне, смеясь, что не всякий имеет возможность щеголять в немецкой фетровой шляпе. Сейчас я вспомнил этот разговор, так как Финк опять шел в шапке. Я снял шляпу и отвесил поклон по-испански, широко взмахнув шляпой в воздухе и коснувшись ею земли — словом, как полагается.