Всеволод Иванов - Дневники

17. [III]. Среда.

На улице солнце, тишина, тепло.

Встретил В. Кирпотина {423} , бледного, в черной одежде.

— Как живешь, Валерий?

— По сводке, — ответил он.

Пришел Николай Владимирович, написали письмо в арт. училище, где его сын учится. Обещали достать бумагу, но для этого, мол, надо командировать сына. Отбивали кошки от ботинок, кошки на свалку, ботинки ребятам на ноги.

На юге наше отступление продолжается. В «Правде» напечатано неопределенное мычание, из которого все же можно понять, что дела на Северном Донце — дрянь.

Распахнули, было, мы ворота на Украину, а въехали, выходит, в подворотню к калитке. Гадко на душе. «Сеяй слезами, радостью пожнет…?» Да, пришлось немцу нам зуба дать!

Таня получила 376 рублей, за «Партизанки», не напечатанную статью в «Известиях». Вот на это и живу. Тьфу!

Писал пьесу. Звонила Нина Владимировна Бажан — как здоровье? Нет ли новостей от Николая Платоновича? — Получила письмо. А вы что делаете, Всеволод Вячеславович? — Пишу пьесу. — Молчание. — Что такое? — Да очень удивительно, как в такое время можно писать пьесу. О чем? — О любви. — Опять молчание, еще более удивленное. — К Николаю Платоновичу не собираетесь? — Куда? Он скоро ко мне приедет.

У нас в «Сибири, а затем читал в Сборнике самарских сказок, есть побывальщина. Жил-был великий разбойник. Много он награбил золота, серебра, драгоценных камней. Чует, смерть близка… Отдавать сокровища близким — жалко, все дураки. Он их решил закопать, клад устроить. „Ну, чего тебе закапывать? — говорят ему. — Разве от русского человека можно что-нибудь скрыть. Он все найдет“. — „Я положу зарок“. — „Какой же ты положишь зарок?“ — „Я такой зарок положу, что пока существует русская земля, того клада не выроют“. Закопал он клад в твердую, каменистую почву и заклял зароком — тому получить клад, кто выроет его без единой матерщины!.. И прошло 100 лет и 100 людей рыли тот клад и не нашлось ни одного, кто бы не выматерился. Так он и лежит по сие время».

Что такое искусство? Мыльный пузырь. Кто были Гомер, Еврипид, Шекспир или безымянный автор «Слова о полку Игореве»? Тогда как биографии великих истребителей человечества, преступников в сущности, великолепно известны — Александр Македонский, Цезарь, Наполеон и сегодняшний дьявол — Гитлер. Я говорю не к тому, что искусство важнее войны (хотя эта мысль тоже не так уж плоха), а к тому, что если встать на точку зрения людей, говорящих, будто бы человечество эволюционирует (Спенсер и другие), то почему же оно тогда помнит только о солдатах и войне? Стало быть, война — явление тоже прогрессивное? Война приносит пользу человечеству? Чингисхан, Батый, Наполеон?!..

В Сибири зверовщики ходят на сидьбу (сторожку) до росы, надев сапоги с деревянными подошвами, чтобы своим следом не «надушить». Так вот войны так в нашей жизни надушили, что и дохнуть нельзя.

18. [III]. Четверг.

Писал пьесу.

Вечером пришел А. Крученых {424} , исхудавший, с резко обозначенными лицевыми костями, грязный, в засаленном пиджачишке. Мечется по комнате, хватает книги, бумагу… До карандашей не дотрагивается. Говорит: «Съедаю кило-полтора в день, но мало. Жиров нет. Теряю в месяц 400–500 грамм. Если еще год война протянется — ничего, меня хватит. Но на два года… Хо-хо… Пожалуй, нет, а?» — И он говорит о знакомой женщине. Талантлива. Но не старалась печататься — все обстановка плоха. Предпочитала жить на содержании. — «Теперь всматриваюсь, у нее шкаф красного дерева, посуда из нержавеющей стали». Теперь — («Вот ты пела!») — «хахали» исчезли, она поступила на завод — и сразу же испортила дорогой станок, вроде как бы выгнали. Она распродает вещи и просит у Крученыха помощи: «Ну, раз, два, но нельзя же все время, я ей говорю». И глаза его сердито щурятся. Другая приходит: «Дайте папироску, сухарик». — «Да вы не ели?» — «Я бы сразу съела трех баранов». — И он добавляет: «Ну и дашь ей, а у самого-то злость…»

Последние известия: обычная вермишель о подвигах, которых запомнить невозможно, а затем — съезд акынов, на котором акын такой-то вышел победителем, пропев лучшую песню о весеннем посеве; в Узбекистане цветет миндаль и урюк; в Красноярске печник, разбирая дымоход, нашел 52 фунта золота 96-й пробы!..

А в это время в мире… Вы, читатели, будете великолепно знать, что в это время делалось в мире, чего мы не знали.

19. [III]. Пятница.

Сон: рыли узкую яму, клад, я и Ал. Н. Толстой. Уже видно что-то белое, узкое… Проснулся! Заснул опять. Но, так как сон был яркий и второе спанье не заглушило его, то, встав, по обычаю предков, взглянул в «Сонник». Предстоит какое-то великое счастье, а затем такое же великое несчастье… И тут помпа! Коромысла всюду качаются вверх и вниз!..

— Многомужнюю бабу репой не корми, она редьки хочет! — услышал вчера на улице.

Много… много ноши? Это — про нас.

Прочел С. Обручева. «В неведомых горах Якутии». Попервоначалу даже интересно. Написано чисто, легко, тема — любопытная. Поехал ученый геолог отыскивать платину, а открыл неизвестный хребет, названный им Хребтом Черского. А, если вдуматься, дело выходит посложнее. Белый офицер Николаев бродит в горах. Покупает где-то платину, может быть, убивает за нее якутов, приходит в Якутск, один, испытав невероятные страдания. Но, все же, он, по-видимому, надеется когда-нибудь эксплуатировать найденный им прииск платины, — если он ее не купил, или не ограбил якута. Поэтому — молчит, но для отвода глаз называет реку Чибачилах. Фантазеры снаряжают огромную, по тогдашним временам, экспедицию. Она идет. О геологе, обнаружившем хребет, пишет. Он прославлен, хотя искал он платину плохо, торопливо, а, может быть, она там есть? А об несчастном Николаеве, с ученым презрением, пишет язвительные строки, не понимая того, что тот был куда смелее и ловчее, ибо шел-то он один, без каравана, и виновен только в том, что не геолог и не знал, что карты географические составлены плохо. Вот что значит не упругие мозги профессора. Впрочем, ведь самое упругое вещество — воздух, а его не чувствуешь.

Позвонили из «Красной звезды» — «Говорили, помните, с вами о поездке, не хотите ли завтра поехать в Сталинград». Я сказал, что, конечно, не могу — приезжает семья, не сказав, что сижу без денег.

Писал пьесу. Сдал книжку в «Советский писатель» — очерки и рассказ о сержанте Морозове, назвав его «Встречи» {425} . Да не примут, наверное, а если примут — будут печатать два года.

Миша Левин восторженно сообщает, что над Москвой сегодня, на высоте 13 тыс. метров летал немецкий разведчик. Наши самолеты на такую высоту подняться не могли. Восторг его потому, что немцев за 120 с лишним км поймал Мишин аппарат и следил за ним все время.

20. [III]. Суббота.