В Коцаренко - На огненном берегу [Сборник]

— Жди, когда они займутся, а тут как раз момент, — отозвался из полумрака бронебойщик.

— А мы и бутылку приготовили, чтобы послать им гостинец. А оно, выходит, нельзя, — разочарованно проговорил старший сержант.

— Почему нельзя? Бросайте!

Солдаты быстро начинили бутылку пропусками, вложив туда и свою записку. Закупорили ее пробкой. А потом Дятлов с бутылкой в руках влез на остатки стены второго этажа и швырнул ее через улицу. Посудина упала на кирпич, звякнула осколками стекла. Гитлеровцы всполошились, по всему кварталу подняли беспорядочную стрельбу. В небе засветились ракеты.

Разбрасывая пропуска и листовки в эти осенние дни, фашисты нередко совершали налеты мелкими группами на оборону наших войск, и там, где им удавалось захватить врасплох советских воинов, они втихомолку уничтожали их. Трупы уносили с собой, оставляя записки примерно такого содержания: «Мы ушли к немцам. Следуйте нашему примеру».

В те тревожные недели, особенно в ночное время, мы с Харитоновым регулярно бывали на переднем крае.

Однажды, облазив все огневые точки 3-й роты, мы на рассвете возвращались к себе. Пригибаясь в мелких траншеях и переползая открытые места, наконец добрались до прибрежного склона горы. Там было менее опасно, мы присели передохнуть.

Внизу тихо катила свои воды могучая Волга. В городе раздавались пулеметные и автоматные выстрелы, в районе вокзала торопливо хлопала зенитка, то и дело вспыхивали ракеты. Белые щупальца прожекторов бороздили небо, выискивая ночного бомбардировщика «У-2» или, как его звали гвардейцы, «кукурузника», а гитлеровцы — «русь-фанер».

Какое-то время пристально всматривались в лучи прожекторов, а самолета не видно, не слышно. Потом, спустя несколько секунд, совсем в противоположной стороне от прожекторных лучей прорвался рокот мотора, раздался сильный взрыв, и снова все затихло.

— Молодцы наши летчики, даже на «кукурузнике» ухитряются всю ночь держать фрицев под напряжением, — нарушил молчание Харитонов.

— Об этих «кукурузниках» стали слагаться целые легенды. Вчера я слыхал, как один солдат заверял другого, будто летчики «У-2» прихватывают кроме бомб корзину противотанковых гранат, подлетают к городу, выключают мотор и, бесшумно планируя, находят нужный дом и прямо в окна бросают гранаты. Потом включают мотор, набирают высоту, летят к основному объекту, сбрасывают бомбу. Снова выключают мотор, уходят втихомолку.

Харитонов усмехнулся и начал рассказывать:

— Вчера здесь появилась шестерка «илов».

Красивые машины, главное — вооружение на них хорошее: две реактивные пушки и скорострельные крупнокалиберные пулеметы. А стре… О! Что это? — вдруг воскликнул он, остановившись на полуслове, увидев зеленые ракеты, поднявшиеся над пристанью и в районе Госбанка.

Над нами прогудели мины. Одна из них шлепнулась в воду, другие легли у берега. Мы кубарем скатились к своему командному пункту, юркнули в укрытие. Одна из мин, словно преследуя нас, рванула у самого входа и завалила его. В блиндаже погасла коптилка, в уши и рот набился песок. Выплевывая его, я спросил, все ли живы. К счастью, никто не пострадал.

— Что случилось? — спросонку вскочил на ноги Паша Гусев.

— В мышеловку попали, — отозвался Плетухин.

Откуда-то из-под земли тоскливо пропищал зуммер.

— Смотри, связь-то уцелела! — удивился комбат. Быстро работая руками, он отрыл телефон. — Алло! Алло! «Первый» слушает.

Говорил командир 3-й роты. Слышимость была плохой.

— Что? Подошли немецкие танки и пехота?.. Поднимите на ноги всех своих людей… Проверьте, чтобы расчеты противотанковых ружей были на местах. Свяжитесь с другими ротами… Что? Связались? И у них не лучше? Ну, ничего. Отразим и эту волну! — и комбат положил трубку.

Зазуммерил другой телефон.

— Вы слышите, что здесь делается? — гремело в трубке.

— Конечно, слышим.

— Такой силы они еще не бросали на нас, — кричал Поленица. — Как из мешка, сыпят снаряды. К оврагу подошла пехота, а по улице снова идут танки. У меня действуют все огневые точки.

— Чаще докладывайте, — распорядился майор и обратился ко мне — Вот это дела…

— Что же вы, товарищ майор, сказали, что мы все слышим? — спросил Плетухин.

— А что же, по-вашему, лучше сказать, что мы уже похоронены?

— Виноват, товарищ комиссар, упустил политику.

— А вот мы сейчас и позвоним, чтобы нас откопали, — произнес комбат.

В это время через толщу завала снаружи донесся до нас еле слышный голос:

— Живой там кто-нибудь остался?

— Живы все! — отозвались мы разом.

Все отчетливее слышались удары лопат. Наконец показался кусочек неба, вовнутрь блиндажа ворвались свежий воздух и грохот разыгравшегося боя.

Вырвались мы из подземелья, когда стрелковая рота 39-го полка, оставив овраг, вела бой рядом со своим КП. А дальше все повторилось, как 22 сентября. Только на этот раз гитлеровцы отошли за овражек, и там с ними пришлось долго возиться.

Осложнилось дело и у завода. Штурмуя 2-ю роту, враги намеревались захватить курганчик сержанта Родичева, чтобы с этого холмика взять под обстрел овражек до самой Волги и под прикрытием огня пройти к берегу реки, соединиться с прорвавшейся туда своей группой.

В утренней мгле Родичев уловил подозрительные шорохи в стороне Госбанка. Напрягая зрение, он метрах в двадцати от своего блиндажа увидел, как поднялась и в тот же миг исчезла человеческая фигура. Тревожно заныло сердце.

Сержант стал еще более чутко прислушиваться к каждому звуку, пристальнее всматриваться в притаившийся рассвет. Он увидел, что его блиндаж окружают. «Еще секунда — и гитлеровцы займут ход сообщения с оврагом», — быстро сообразил он. Тотчас же созрело решение.

— По первому моему выстрелу открывайте огонь из пулемета, — приказал сержант первому номеру расчета, сам же с двумя пулеметчиками выскочил из блиндажа, ударил по врагам из автомата. Со всех сторон гитлеровцы дали ответный огонь, ранили одного из бойцов.

Завязалась яростная схватка. Бой длился ни много ни мало — больше восьми часов.

Во второй половине дня, когда Поленица отбил последнюю атаку у стены завода, он с несколькими бойцами поспешил к Родичеву. Там уже все номера расчета были ранены. Некоторые по два раза. Сам же Николай — трижды. Но никто из них и не думал уйти с позиции. Оказав медицинскую помощь сержанту, политрук приказал немедленно покинуть место боя.

У Родичева на глазах сверкнули слезы. Он заволновался:

— Разрешите мне, товарищ политрук, на сей раз не выполнить ваше приказание. Я останусь здесь и буду драться, пока жив…

Он так и не ушел с поля боя, пока гитлеровцы не были отброшены на исходное положение.