Николай Борисов - Дмитрий Донской

По настоятельным требованиям местных князей Нижний Новгород и Городец были вскоре возвращены в состав Суздальской епархии. Однако какие-то неурегулированные вопросы церковно-административного характера остались.

Некоторые исследователи считают, что Митяй еще в качестве митрополичьего наместника во Владимире имел конфликт с суздальским владыкой Дионисием. Этот последний жаловался на него в патриархию. «Уже патриарху Макарию, занимавшему патриарший престол между 1376 и 1379 гг., следовательно, как раз около 1377 г., Дионисий, как можно думать, жаловался на притеснения своей епископии со стороны митрополичьего наместника Митяя и получил приглашение явиться в Константинополь; таким образом, еще до собора, окончательно поссорившего двух соперников, их взаимные претензии были и сформированы, и как-то подкреплены» (184, 52).

Московские летописи, прошедшие через канцелярию митрополита Киприана, крайне сбивчиво и тенденциозно рассказывают о «смуте на митрополии». Плачевное состояние источников заставляет тщательно рассматривать разного рода косвенные данные. Для реконструкции событий 1378–1379 годов уместно вспомнить и о таком важном факторе, как традиция. В ту эпоху каждый шел по жизни, постоянно оглядываясь назад и советуясь с опытом отцов. Желая передать свою власть и свой сан тому, кто призван был стать продолжателем его дела, митрополит Алексей обращался к собственному опыту, к тому образу действий, который позволил ему обойти все препятствия и стать митрополитом Киевским и всея Руси. В этом сценарии имелся один важный эпизод, достойный внимания историка.

«Прежде чем возвратилось посольство из Константинополя, в начале декабря 1352 года, за три месяца до своей смерти, Феогност поставил Алексия в епископы владимирские, то есть в свои митрополичьи викарии, — писал Е. Е. Голубинский. — Не совсем ясно, зачем он сделал это и притом странным образом дал ему титул владимирского, тогда как владимирским был он сам. Можно до некоторой степени подозревать, что — на случай неуспеха своей просьбы в Константинополе, то есть что если бы в Константинополе не захотели согласиться на поставление Алексия в митрополиты и поставили митрополита из греков, то этот, пришед в Россию и нашед кафедру владимирскую занятою, поневоле должен был бы согласиться жить в Москве и стать вместо киево-владимирского киево-московским» (124, 176).

По тем же соображениям Алексей мог бы незадолго до кончины поставить Митяя в епископы Владимирские. Это была своего рода «страховка» и на тот случай, если князю Дмитрию всё же придется признать Киприана «киево-московским» митрополитом, и на тот случай, если Киприан в обход Москвы захочет воздвигнуть свою каноническую митрополичью кафедру во Владимире. Если Алексей действительно совершил этот вполне естественный «шахматный» ход, то между новым владимирским владыкой Митяем и Дионисием Суздальским неизбежно должны были вспыхнуть споры о статусе и границах новой епархии. Вариантом этого «сценария» могло быть избрание Митяя владимирским епископом на первом (июнь 1378) или втором (весна 1379) московском соборе. Именно «епархиальный» вопрос, переход части его владений под власть новоявленного владимирского епископа и был действительной причиной прямого столкновения Дионисия с Митяем. За спиной Дионисия стояли местные князья, пристально следившие за ходом церковных споров.

Именно «епархиальный» вопрос — а вовсе не нарушение канонов избранием Митяя — заставил Дионисия после возвращения из Москвы в Нижний Новгород поспешить в Константинополь, куда он прежде уже обращался с жалобами на московский произвол.

Выступление Дионисия поставило великого князя Дмитрия Ивановича в сложное положение. Оставить выходку суздальского владыки без последствий значило бы открыть двери для других недовольных. Отправив Дионисия в темницу, князь тоже не решил вопроса. Арест епископа в принципе был тяжким нарушением канонов, наказанием которому служило отлучение от церкви. Московского князя тут же стали осаждать покровители и единомышленники суздальского владыки, требуя его освобождения. Среди них был и игумен Сергий Радонежский. Он рассматривал нарушение канонов как причину Божьего гнева на Русскую землю и потому был тверд в своих требованиях. В этой обстановке держать владыку в темнице было хлопотно и бессмысленно. Но и освобождение его просто так, без последствий, выглядело нелепо. И тогда какой-то умный человек посоветовал великому князю создать видимость сделки: Дионисий выходит на свободу по просьбе и под поручительство Сергия Радонежского. Все участники этой сделки — кроме, может быть, святого Сергия — хорошо понимали ее театральный характер. Но это был более или менее пристойный выход из непристойного положения.

Как долго Дионисий пробыл в темнице и когда он вышел на свободу? «Повесть о Митяе» представляет дело так, что всё произошло очень быстро. Но это очередной литературный прием, усиливающий динамизм повествования. В действительности Средневековье не любило спешки в серьезных делах. Скорее всего, великий князь освободил Дионисия только тогда, когда его протест потерял всякий смысл. А это случилось, когда в Москве приняли решение отказаться от идеи великорусской автокефалии и попытаться обычным порядком добыть для Митяя митрополию Киевскую и всея Руси.

Когда произошла «смена вех»? Ответ на этот вопрос подсказывает ярлык хана Тюляка (ставленника Мамая), выданный митрополиту Михаилу (Митяю) 28 февраля 1379 года (259, 582). В условиях «розмирия» князя Дмитрия Ивановича с Мамаем и прекращения выплаты ордынского «выхода» обращаться к Мамаю за ярлыком московский автокефальный митрополит Михаил (Митяй) мог только в случае крайней нужды. Таким случаем мог быть только проезд митрополита с его свитой через владения Мамая по дороге в Константинополь. Иначе говоря, решение о поездке Митяя в Константинополь было принято. Не имея возможности ехать по Волге через Нижний Новгород или западным путем, через Литву, Митяй обратился к Мамаю за ярлыком, который в данном случае должен был играть роль своего рода «пропуска», «охранной грамоты». На составление запроса и его доставку из Москвы в ставку Мамая по зимним дорогам ушло полтора-два месяца. Таким образом, «смена вех» в московской церковной политике произошла в самом конце 1378 года. Примерно тогда же и вышел на волю из московской темницы суздальский владыка Дионисий.

С возвращением Митяя в рамки традиционной русско-византийской системы отношений протест Дионисия становился «прошлогодним снегом». Но владыка был не такой человек, чтобы сидеть дома и смотреть вслед уходящим событиям. Заручившись материальной и моральной поддержкой суздальских князей, он отправился в Константинополь. «Повесть о Митяе» обвиняет его в желании самому стать митрополитом. Но мог ли суздальский ставленник в эти годы всерьез претендовать на роль общерусского митрополита? Едва ли. Ни политический, ни экономический потенциал Суздальско-Нижегородского княжества не позволял его «первым лицам» строить такого рода проекты. Что мог противопоставить далеко не богатый и мало кому известный в Царьграде суздальский владыка звенящему московским серебром и окруженному пышной свитой московскому кандидату? Даже получив со временем поставление в митрополиты, Дионисий остался «чиновником для особых поручений» при константинопольском патриархе.