Николай Борисов - Дмитрий Донской

Киприан рассчитывал не только на свое красноречие. Он знал, что далеко не все архиереи поддерживают московскую идею автокефалии. Наконец, помимо антимосковских настроений и разного рода политических соображений, имелся и своего рода «психологический барьер». При всех инвективах в адрес греков, при всём отвращении к нравам патриархии русские всё же склоняли голову перед культурно-историческим величием Византии. Они всегда помнили, что их православная вера есть лишь ответвление могучего древа восточного христианства.

«Нигде за пределами империи благоговение перед Константинополем не переживалось столь глубоко и широко, как на Руси. Нигде, кроме сочинений русских странников, посетивших его в позднее Средневековье, не обнаруживалось с такой трогательностью убеждение в том, что этот город является источником истинной веры», — пишет современный исследователь (249, 284).

Религиозные чувства следовало подкрепить политической выгодой. Можно полагать, что Киприан имел какие-то предложения для Москвы в области церковно-политических отношений. Вероятно, не обошлось и без «секретной дипломатии» — приватных поручений от литовских князей к Дмитрию Московскому. Словом, поход Киприана на Москву был смелой, но далеко не авантюрной акцией. На руках у литовского митрополита, безусловно, имелись сильные козыри. Но для успеха ему нужно было прежде всего лично явиться на собор. Это соборное присутствие давало ему и определенные гарантии личной безопасности. Все знали каноническое правило: светский правитель, осмелившийся взять под стражу епископа, отлучается от церкви.

Московская разведка и сторожевая служба знали свое дело. Дмитрия заранее уведомили о походе Киприана. Желая избежать скандала в Москве, князь приказал не допустить святителя в столицу. По дорогам были выставлены крепкие заставы. Если верить Киприану, излагавшему эту историю в одном из своих посланий, московские воеводы имели приказ действовать по обстоятельствам и в случае необходимости даже убить митрополита. Послы Сергия, направленные для его встречи, по приказу князя были задержаны.

Но Киприан верил в успех. Узнав от своих доброхотов о княжеских заставах, он «иным путем пройдох» и всё же въехал в Москву (270, 196). Судя по всему, этот «иной путь» проходил через Серпухов. Правивший там удельный князь Владимир Андреевич Серпуховской был женат на дочери Ольгерда и хорошо знал литовские дела. Возможно, он был лично знаком с Киприаном и покровительствовал ему. Во всяком случае, духовный отец Владимира Серпуховского игумен Афанасий Высоцкий — ученик преподобного Сергия Радонежского — был близок с Киприаном, состоял с ним в переписке, а после второго изгнания митрополита из Москвы (в 1382 году) последовал за ним в Константинополь и поселился там в одном из столичных монастырей.

Московские воеводы не имели права действовать на территории удельного княжества. Здесь Киприан мог чувствовать себя в безопасности.

В этом отношении примечательна хронология его московского анабазиса. 3 июня 1378 года Киприан пишет Сергию из Любутска по пути в Москву. А 23 июня он опять в Любутске и опять пишет Сергию — но уже на пути обратно в Киев. Положим по три дня на путь от Любутска до Москвы и обратно, прибавим еще пару дней на задержки в пути — получим восемь дней чистой дороги. В остатке — 12 дней. Но Киприан не мог все эти 12 дней провести в Москве. Князь Дмитрий стремился как можно скорее выпроводить незваного гостя. В Москве Киприан был не более двух-трех дней. Где же он провел остальные? Понятно, что не в лесу у походного костра. Единственное место, где он мог провести это время, — двор серпуховского князя Владимира Андреевича. При его же поддержке Киприан, миновав московских воевод, добрался до Москвы. Московские заставы просто не посмели бы остановить иерарха, едущего в сопровождении серпуховского князя.

Раскрывать все эти подробности своего путешествия в послании Сергию и Феодору Киприану не было никакого смысла. Во-первых, игумены и сами всё прекрасно знали. А во-вторых, послание было предназначено для прочтения и слушания широким кругом лиц. Соответственно, им следовало знать только то, что отвечало их разумению.

Раздосадованный неудачей предпринятых им мер, а более — действиями Владимира Серпуховского, Дмитрий приказал арестовать самовольно явившегося в Москву «литовского» митрополита и его свиту. Но доводить дело до публичного скандала — а может быть, до ссоры с Владимиром Серпуховским — он по-прежнему не хотел. Короткой июньской ночью Киприан и его свита были вывезены из Москвы, а затем отконвоированы к литовской границе. Конечно, событие, в котором участвовали десятки человек, не могло долго оставаться тайной. Москва полнилась слухами об очередной княжеской выходке. Но официальные «средства массовой информации» той эпохи — московские летописи — хранят полное молчание о приезде «литовского» митрополита.

Исторический портрет Дмитрия Московского требует всех красок палитры. А потому отметим печальный факт: князь не отказал себе в удовольствии сорвать досаду издевательством над беспомощным пленником. Киприан в послании Сергию Радонежскому и Феодору Симоновскому весьма откровенно описывал произошедшее:

«Он же пристави надо мною мучителя, проклятого Никифора. И которое зло остави, еже не сдея надо мною! Хулы, и надругания, и насмехания, граблениа, голод! Мене в ночи заточил нагаго и голоднаго. И от тоя ночи студени и нынеча стражу. Слуги же моя — над многими злыми, что над ними издеяли, отпуская их на клячах хлибивых без седел во обротех (недоуздок, узда без удил. — Н. Б .) лычных, — из города вывели ограбленных и до сорочки, и до ножев (вид обуви. — Н. Б .), и до ногавиць (чулки. — Н. Б .), и сапогов и киверов не оставили на них!» (270, 196).

Итак, Киприан был не только выслан из Москвы, но и грубым образом унижен. А между тем это был поставленный патриархом митрополит Киевский и всея Руси. Его проклятия и отлучения могли неожиданным образом исполниться…

Но Дмитрий Московский, кажется, совсем не смущался этой стороной дела. Он не боялся проклятий иерархов — всю подноготную которых слишком хорошо знал — и выстраивал собственную линию общения с силами небесными.

И всё же издевательства над киевским митрополитом были неуместны не только с этической, но и с политической точки зрения. После такого приема восстановить добрые отношения с оскорбленным иерархом Дмитрию было бы крайне сложно. Уже достаточно искушенный в политике 27-летний московский князь должен был понимать, что расстановка сил быстро меняется, враги имеют способность превращаться в союзников и наоборот. Он должен был знать, что политик (как и полководец) всегда оставляет себе поле для маневра, предвидя возможность отступления. Но Дмитрий был своеобразный политик. Он действовал по первому порыву эмоций. В этом были его сила и его слабость. Безрассудство было проявлением его харизмы, его удачи. За эту непредсказуемость его любили в темном народе.