Николай Борисов - Дмитрий Донской

«В лето 6871 (1363) князь великии Дмитреи Иванович приехав в Володимерь съ своею братьею и со всеми князми Русскими и со всеми бояры и прииде к нему посол из Орды от царя Авдуля (то есть фактически от Мамая. — Н. Б .) съ ярлыки, князь же великии Дмитреи Иванович посла отпустил в Орду, а сам поеха в Переяславль. Того же лета князь Дмитреи Костянтинович приеха въ град въ Володимерь и пакы (опять. — Н. Б .) седе на великом княженьи в другые, а с ним князь Иван Белозерец, пришел бо бе из Муротовы Орды с тритьцатию татаринов , и тако пребысть въ Володимери неделю едину. А от Мамаева царя князю Дмитрею Ивановичю ярлык привезли на великое княжении и седе на княженье. Се же слышав князь великии Дмитреи Иванович прогна его пакы съ великаго княжениа съ Володимеря, с своее отчины, въ его град въ Суждаль. Не токмо же се, но и тамо иде на него ратию к Суждалю и стояв рать неколико дней около Суждаля и взяша мир межи собою. Тако же над Ростовьскым князем. А Галичьскаго Дмитрея из Галича выгнали» (43, 74).

К этому тексту необходим исторический комментарий.

Весной 1363 года (в блоке известий с мартовским календарем это известие стоит первым) двенадцатилетний Дмитрий Московский собрал во Владимире своего рода княжеский съезд. В качестве главы всего княжеского сообщества он должен был объявить переход Северо-Восточной Руси от «сарайской» ориентации к «мамайской». Важно было не допустить разделения русских князей на «партию Мурата» и «партию Абдаллаха». Следствием такого раскола могла стать кровавая и затяжная усобица с привлечением татар. Память о войне между сыновьями Александра Невского заставляла москвичей быть очень осторожными в этом вопросе.

Владимирский съезд прошел благополучно. Князья (может быть, за исключением суздальского дома) принесли присягу хану Абдаллаху и разъехались по домам.

Однако было ясно, что самое опасное — возмездие Москве сарайского хана Мурата — еще впереди. Просчитывая варианты ответных действий со стороны Мурата, московские политики, безусловно, догадывались, что хан сделает ставку на Дмитрия Суздальского. Заветный документ привез ему из Сарая юный князь Иван Федорович Белозерец (358, 164). Известно, что белозерские князья были отраслью ростовского княжеского дома. Еще во времена Ивана Калиты они возмущались московским произволом и участвовали в антимосковских интригах в Орде. Младшая линия белозерских князей служила Великому Новгороду и была известна под именем «князей копорских» (365, 283).

В летописи нет ничего случайного. Однако, к несчастью для историков, в ней вымыто временем и предвзятостью летописцев много необходимого для правильного понимания событий. Заставляет задуматься случайная на первый взгляд подробность: князя Ивана Белозерца, привезшего ярлык Дмитрию Суздальскому, сопровождали «тридцать татаринов». Обычно «почетный эскорт» (причем гораздо более многочисленный) давался ханскому послу, имя которого летописец, как правило, называет. Таким послом, разумеется, не мог быть мелкий русский князь Иван Белозерец. Подобно боярину Аминю, годом ранее привезшему Дмитрию Московскому ярлык от Мурата, Иван Белозерец был простым порученцем, ханским гонцом. Вероятно, именно он, находясь в Орде, представлял там интересы Дмитрия Суздальского. На близкие отношения этих князей указывает и отмеченное летописью участие Ивана Белозерца в торжествах по случаю восшествия Дмитрия Суздальского на великокняжеский стол. Он раньше других узнал о сближении Москвы с Мамаем и предложил разгневанному хану отнять великое княжение Владимирское у Дмитрия Московского и передать Дмитрию Суздальскому. В итоге именно ему хан и поручил отвезти ярлык в Суздаль.

При такой версии событий становится понятным небольшая численность «эскорта». Это не многочисленная свита посла, представлявшего самого хана, а всего лишь охрана ханского гонца. Зная о том, каким опасностям подвергаются русские князья, путешествующие по степям в это тревожное время, Иван Белозерец попросил хана выделить ему отряд сопровождения. И в этом порученцу не было отказано.

Все эти новшества в русско-ордынских отношениях привлекли пристальное внимание летописца. В своем сообщении, краткости которого могли бы позавидовать и древние спартанцы, он сумел не только назвать факт, но и одним легким штрихом дать ему эмоциональную оценку. Этот штрих — численность эскорта. Столь малая численность сопровождения свидетельствует о низком статусе того, кого оно сопровождает. Но не только.

Числа в летописи и вообще в духовном пространстве средневековой Руси имели символическое значение (173, 30). Число «тридцать» в христианском сознании однозначно ассоциируется с образом Иуды, предавшего Христа за тридцать сребреников. С точки зрения Москвы, князь Иван Белозерец, принесший ярлык незаконному претенденту на верховную власть Дмитрию Суздальскому, — предатель Руси, новый Иуда, виновник новой усобицы между русскими князьями.

Получив ярлык от хана Мурата, Дмитрий Суздальский немедля перебрался из своего удела во Владимир. Однако московское правительство, имея за спиной такую силу, как Мамаева Орда, действовало смело и напористо. Сценарий этой войны был очень похож на предыдущий. Московские войска двинулись из Переяславля на Владимир. Дмитрий Суздальский отступил из Владимира обратно в Суздаль. Москвичи пошли за ним и туда. Простояв несколько дней близ города, они убедили Дмитрия Суздальского отказаться от великого княжения Владимирского в пользу своего московского тезки.

Вернув себе великое княжение Владимирское, Дмитрий Московский отменил те пожалования, которые успел сделать в качестве великого князя Дмитрий Суздальский, и расправился с его сторонниками. Галицкий (Галича Костромского. — Н. Б .) князь Дмитрий Борисович потерял свой стол (201, 246). Та же кара настигла и ростовского князя Константина Васильевича. Дмитрий Суздальский уже ничем не мог помочь своим приверженцам. Вероятно, он жаловался сарайскому хану Мурату. Но и тот не мог помочь своему вассалу.

Успехи Москвы получили неожиданное подкрепление новостями из Орды. Зимой 1363/64 года хан Мурат скончался. «Он не погиб в бою, а был зарезан собственным бекляри-беком Ильясом, сыном покойного Могул-Буги, который, видимо, разочаровался в своем повелителе» (266, 128). С кончиной Мурата Дмитрий Суздальский терял своего покровителя в Сарае.

«И сказал брат брату: се мое, а се мое же…» Эта знаменитая фраза из «Слова о полку Игореве» может служить ключом ко всей военно-политической истории Руси удельного периода. Алчность и тщеславие, тщеславие и алчность… Сколько сил было потрачено, сколько бедствий и страданий пришлось перенести народу из-за этих вечных соблазнов «власть имущих»…