Николай Борисов - Дмитрий Донской

Москва явно не имела никакой выгоды от набега ушкуйников на Кострому и Нижний Новгород. Кострома входила в состав территории великого княжества Владимирского. Там сидел московский наместник, в данном случае — злополучный воевода Плещеев. Таким образом, это была своего рода диверсия в тылу у Дмитрия Московского (и его главного союзника Дмитрия Суздальского) в тот ответственный момент, когда он стоял с полками под Тверью.

(Сто лет спустя Москва применит тот же прием против татар. Во время «стояния на Угре» осенью 1480 года отряд князя Звенигородского, выполняя приказ Ивана III, совершит набег на оставшуюся без прикрытия столицу Большой Орды. Эта весть заставит хана Ахмата поспешить с уходом из Руси и возвращением в степи.)

Тверь, безусловно, была заинтересована в этой диверсии. Возможно, именно действия ушкуйников заставили Дмитрия Московского и его союзников поспешить с завершением кампании, оставив Михаила Тверского на троне и лишь озлобив его новым унизительным (но отнюдь не обязательным для исполнения) договором. Однако натянутые отношения Твери с новгородцами, не забывшими разгром Торжка в 1372 году, а также бедность тверской казны заставляют усомниться в том, что за походом ушкуйников прямо стоит Михаил Тверской. И всё же «привкус» московско-тверской вражды в этой истории, безусловно, ощущается.

У Новгорода были старые счеты с Тверью. Но сильная Тверь нужна была новгородцам как противовес сильной Москве. Поэтому новгородские бояре приняли участие в тверском походе 1375 года неохотно и только после настойчивых требований Дмитрия Московского. Судя по всему, они выслали под Тверь весьма скромные силы. Трудно поверить, что поход ушкуйников был предпринят без тайного одобрения «тверской партии» новгородской знати. Примечательно, что ушкуйники не спешили возвращаться в новгородские владения. Грабители понимали, что Дмитрий Московский будет требовать их выдачи, а также компенсации убытков. В ответ городские власти немедленно объявят, что это была личная инициатива организаторов похода, и выдадут их головой московским палачам. В этой ситуации лучшее, что могли придумать вожди похода Прокоп и Смольнянин, — спуститься вниз по Волге, затеряться где-то в дельте или на Каспии. Там они и сложили свои буйные головы…

Действия ушкуйников подрывали доходы московской казны от торговли на Волге. Тревожное ожидание большой войны с Мамаем не позволило Дмитрию Ивановичу тотчас после тверского похода заняться этим вопросом. Но придет время — и он предъявит Новгороду полный счет убытков от действий ушкуйников. Это произойдет зимой 1385/86 года, когда объединенное войско «низовских» князей обступит Новгород со всех сторон и великий князь будет высокомерно диктовать перепуганным новгородцам свои условия мира.

Нет ничего хуже, чем томительное ожидание неизбежных и роковых событий. Всё, что в силах человеческих, уже сделано. Остается терпеливо ждать, изливая душу в безмолвной молитве. Ждать и слушать, как мерно падают в чашу вечности минуты, часы, дни…

Поход на Тверь был первой пробой сил переяславской коалиции. Прикинувшись покорным, Михаил Тверской затаился в своей обгоревшей крепости, выжидая подходящий момент для ответного удара. Нижний Новгород, едва оправившийся от набега ушкуйников, с тревогой ждал вестей с юга. Москва делала всё, чтобы укрепить шаткое единство северо-восточных князей. Дмитрий Московский понимал, что именно он — главный враг степняков вообще и Мамая в частности, что рано или поздно Степь скажет свое грозное слово. Оставалось ждать и молиться, молиться и ждать…

Он молил Бога о милости и слышал голос, который говорил с ним и повелевал им. Он чувствовал себя «царем последних времен», о котором некогда пророчествовал Мефодий Патарский, новым Моисеем, призванным вывести свой народ из египетского рабства. С этой верой он шел через любые испытания…

В этом натянутом, как тетива лука, ожидании наступил новый 6884-й от Сотворения мира год. По современному календарю это был 1376 год от Рождества Христова.

Рогожский летописец, словно пресытившись рассказами о грехах мира сего, начинает год с благостных сообщений о делах церковных. Изнемогавший под гнетом мусульман православный Восток с надеждой смотрел на север, где хранила чистоту православия затаившаяся в своих лесах Русь. Здесь чтили самое имя Святой земли, высоко ценили ее реликвии и с почтением относились ко всякому пришельцу из тех краев. Рогожский летописец отмечает как важное событие: на Русь за «милостыней» приехал «некий митрополит именем Марко от Святыя Богородица из Синайской горы» (43, 115). Визиты этих смиренных просителей с громкими титулами служили целительным бальзамом для израненной национальной гордости великороссов.

Вскоре вслед за митрополитом Марком явился другой высокопоставленный проситель — «некоторый архимандрит именем Нифонт, монастыря Святаго архангела Михаила, иже в Иерусалиме» (43, 115). Этот последний, по ироническому замечанию летописца, получил столь значительную «милостыню», что «тем стал на патриаршьство иже в Иерусалиме» (43, 115).

Это замечание свидетельствует не только об извечной склонности русских к едкой насмешке над собой и над окружающими. Из него явствует, что на каком-то этапе над Рогожским летописцем (или его источниками) работал человек, хорошо осведомленный в иерархических отношениях и нравах православного Востока. Воспрещенная церковными канонами практика продажи церковного сана за деньги (симония) процветала и в Святой земле.

Вслед за сообщением о приезде иноземных иерархов Рогожский летописец переходит к русским, а точнее — новгородским церковным делам. Зимой 1375/76 года новгородский архиепископ Алексей (1359–1388) объявил о том, что покидает кафедру и удаляется на покой в Деревяницкий монастырь. (Величественные храмы этой древней обители до сих пор можно видеть на северной окраине Новгорода.) Это был политический демарш, вызванный какими-то серьезными причинами, о которых летописец предпочел умолчать. Возможно, владыка Алексей, сторонник союза с Москвой, возмутился грабительским походом ушкуйников во владения великого князя Владимирского Дмитрия Московского летом и осенью 1375 года. А может быть, его уход был как-то связан с открывшейся тогда в Новгороде ересью стригольников.

Встревоженные отставкой любимого владыки, новгородцы отправились в Москву. Митрополит Алексей написал своему тезке грамоту с требованием вернуться на кафедру. После этого сторонники Алексея во главе с московским наместником в Новгороде Иваном Прокшичем отправились в Деревяницы и упросили его вернуться на кафедру. Это произошло в воскресенье 9 марта 1376 года, на праздник 40 мучеников севастийских.