Николай Борисов - Дмитрий Донской

Как можно понять из текста повести, переправившись через Вожу, степняки фактически оказались в окружении. На левом фланге их атаковал полк, которым командовал окольничий Тимофей Вельяминов, а на правом — полк князя Даниила Пронского. За спиной у Бегича была река. Самонадеянный эмир загнал свое войско в окружение. Вскоре в рядах татар началась паника. Река наполнилась телами убитых и раненых ордынцев. Русским оставалось только преследовать неприятеля и захватывать добычу. Год назад река Пьяна стала для русских рекой мертвых. Теперь судьба переменилась: рекой мертвых стала для татар Вожа. Для русских она стала рекой живых…

Помимо самого князя Дмитрия героями этого дня были князь Данила Пронский и московский воевода Тимофей Вельяминов. Темная и сбивчивая история рязанского княжеского дома не позволяет сказать многое о первом из них. Князья Пронские составляли боковую линию правящей в Рязани династии. Их удельной столицей был город Пронск на реке Проне — притоке Оки. Постоянно враждуя со старшей линией династии, пронские князья искали поддержки в Москве. В Рязанском княжестве они играли примерно такую же роль, как Кашинские — в Тверском, Городецкие — в Нижегородском, Вяземские — в Смоленском.

Более отчетливо видна фигура Тимофея Вельяминова — представителя московского аристократического рода. Вот что рассказывает о нем историк русского боярства С. Б. Веселовский:

«Тимофей Васильевич, как полагалось младшему в семье, был окольничим. Следует, впрочем, заметить, что в XIV в. у великих князей бывал только один окольничий и что с этим чином были связаны важные обязанности: он был как бы квартирмейстером армии и церемониймейстером великокняжеского двора. В памятном бою с татарами на реке Воже большим воеводой был Дмитрий Александрович Монастырев, а воеводами правой и левой руки были окольничий Тимофей Васильевич и кн. Даниил Пронский. В 1380 г. во время Куликовского боя Тимофей Васильевич стоял на Лопасне, для охраны тыла армии, вышедшей против татар. На первой духовной вел. кн. Дмитрия Тимофей Васильевич подписался окольничим, а во время составления второй духовной он был, по-видимому, уже боярином» (112, 216).

Победа на Воже стоила жизни двум московским воеводам — Дмитрию Александровичу Монастыреву и Назару Даниловичу Кусакову. Потери ордынцев состояли из пяти знатных персон, имена которых летописец перечисляет с явным довольствием. «А се имяна избытых князей: Хазибии, Коверга, Карабалук, Костров, Бегичка» (43, 134). Последний и есть предводитель всего войска эмир Бегич, названный уничижительно — Бегичка.

Кажется, Дмитрий Московский не поверил собственному счастью и принял бегство татар за военную хитрость. Весь вечер, ночь и половину следующего дня русские полки стояли на месте сражения. Только убедившись в действительном бегстве врагов, Дмитрий приказал продвигаться вслед за ними. В опустевшем татарском лагере русским достались всевозможные пожитки, брошенные степняками при поспешном отступлении: «дворы их и шатры их и вежи их (кибитки. — Н. Б .) и юртовища (юрты. — Н. Б .) и алачюгы (палатки. — Н. Б .) и телегы их, а в них товар бещислен» (43, 134).

Медлительность Дмитрия в преследовании татар автор «Повести о битве на реке Воже» настойчиво объясняет поздним часом битвы и сильным туманом на следующее утро. Однако именно это старательное оправдание (как и длинный перечень трофеев) приоткрывает сам факт: татарам удалось избежать полного разгрома и уйти от преследования.

Сообщив о победе московских войск в битве на реке Воже 11 августа 1378 года, Никоновская летопись прибавляет к этой истории загадочное приложение.

«Тогда же на той битве, иже на Воже с Бигичем, изымаша некоего попа Иванова Васильевича тысяцкаго, изо Орды пришедша; бе бо тогда Иван Васильевич тысяцкий во Орде Мамаеве, и много нечто нестроениа бысть; и обретоша у того попа злых лютых зелей мешок, и извопрашавше его и истязавше, послаша в заточение на Лаче-озеро, идеже бе Данило Заточеник» (42, 43).

Прежде чем обсуждать это известие, напомним читателю предысторию вопроса. Иван Васильевич Вельяминов, сын последнего московского тысяцкого Василия Васильевича Вельяминова (но сам отнюдь не тысяцкий), вместе со своим приятелем московским купцом Некоматом Сурожанином жили тогда в Мамаевой Орде и сильно интриговали против московского князя Дмитрия Ивановича. Некоторые исследователи полагают, что поход Бегича на Москву был следствием этих интриг (112, 217).

Далее ясности становится меньше. Личный священник Ивана Вельяминова зачем-то отправился вместе с татарами в этот поход на Москву. Во время сражения или после его окончания он попал в руки московских воинов. Личность этого странного попа, по-видимому, внушила подозрение. А может быть, его просто опознали как человека из окружения беглого боярина. При обыске у попа нашли какие-то сушеные травы или вещества, которые можно было принять за материал для приготовления ядов. Священника допросили с пристрастием, но, кажется, ничего не добились. Свои «лютые зелья» он мог представить и как лекарства.

Дело, конечно, доложили великому князю Дмитрию Ивановичу. Не имея признательных показаний «некоего попа» и прямых доказательств его вины (а может быть, не желая раздражать духовенство казнью священника), Дмитрий велел сослать его далеко на север, на озеро Лаче близ Каргополя. Начитанный летописец не удержался от соблазна блеснуть эрудицией и от себя добавил — «идеже бе Данило Заточеник». Только образованный человек мог знать, что известный писатель начала XIII века Даниил Заточник также был сослан по княжескому приказу на озеро Лаче.

Такова причудливая канва этого внесенного в летопись эпизода. Теперь обратимся к сути вопроса: мог ли этот священник действительно готовить покушение на жизнь Дмитрия Московского?

Средневековая политика гораздо чаще, чем политика нашего времени, пользовалась услугами наемных убийц, отравителей и разного рода предателей. В ней вообще было гораздо больше личного, чем в современной политике.

Насколько реальной была в эпоху ранней Москвы сама идея политического убийства? На первый взгляд история дома Калиты выглядит в этом отношении весьма целомудренной по сравнению с историей ордынских ханов, византийских императоров или итальянских тиранов. Материалы летописей свидетельствуют о том, что жестокие казни, отравления и ослепления случались здесь только как исключение.

Впрочем, нельзя забывать, что московские летописцы рассказывали не только историю одной династии, но и историю одной семьи. Сообщив о давних преступлениях того или иного московского великого князя, летописец тем самым оскорбил бы фамильную честь, бросил тень и на правящего государя. Ответственность потомков за грехи предков — один из постулатов библейской морали. «Отцы ели кислый виноград, а детей на зубах оскомина» (Иер. 31, 29; Иез. 18, 2). При таком подходе самоцензура летописца заставляла его быть весьма осторожным с изображением темных сторон московской политической жизни. Соответственно, и мы, усердные читатели летописей, видим тогдашние княжеские отношения «сквозь розовые очки».