Николай Борисов - Дмитрий Донской

Не знаем, имел ли Бегич приказ Мамая идти на Москву. Более вероятно, что его миссия заключалась только в окончательном опустошении Рязанской земли — всего год назад разоренной набегом Арапши — и тем самым в окончательном отрыве от переяславской коалиции Олега Рязанского. Этого вполне можно было ожидать. Москва обещала своим союзникам помощь в борьбе с татарами, но — своя рубашка ближе к телу! — в последний момент уклонялась от исполнения обещаний, безусловно, Дмитрий Московский искал союза с Олегом Рязанским. Но при этом играл двойную игру, не желая терять своих воинов ради защиты чужих владений. Ни в 1373 году, когда татары громили Рязань, ни осенью 1377 года, когда Арапша взял Рязань и едва не пленил самого князя Олега, никакой помощи от Москвы рязанцы не получили.

А между тем при желании Дмитрий Московский вполне мог подоспеть на помощь союзнику. Если удаленность Нижнего Новгорода (около 400 верст) не позволяла московским полкам быстро прийти на помощь суздальскому князю, то расстояние до Рязани (около 200 верст) конное войско могло походным маршем преодолеть за три-четыре дня. Но был ли Олег Рязанский союзником Москвы? Какую линию он проводил в сложных отношениях с близким ему степным миром? Этого мы не знаем…

(Рязанское летописание дошло до нас в незначительных фрагментах в составе общерусских летописей. О политической линии рязанского князя Олега Ивановича приходится судить лишь по его отдельным поступкам, мотивы которых скрыты от нас. Участвовал ли он в переяславском съезде князей в 1375 году — неизвестно. При всём том Олег, безусловно, был героической личностью, готовой вступить в борьбу с любым врагом. Он не любил ордынцев уже по той причине, что его княжество находилось на границе Руси со Степью и более других страдало от их набегов. В рязанской княжеской семье жива была память о трагедии Старой Рязани. Здесь чтили общего предка — князя-мученика Романа Олеговича, замученного в Орде в 1270 году.)

Выступив навстречу татарам к Рязани, Дмитрий показал, что готов отстаивать не только безопасность своего княжества, но и безопасность своих союзников, всей системы великого княжения Владимирского. Однако в действиях Дмитрия угадывается и некоторая «задняя мысль». Он поставил свое войско на пути ордынцев уже недалеко от границы собственно московских владений. Это был своего рода «сигнал мира». При малейшем желании со стороны Бегича Дмитрий готов был начать мирные переговоры. Но эмир был настроен высокомерно и решительно. Ему нужна была слава победителя Москвы…

Расположившись на берегах Вожи, русские и ордынцы не спешили переправляться через реку. Такова была обычная для того времени тактика. При переправе воины становились удобной мишенью для стрел и дротиков неприятеля. Боевые порядки смешивались и рассыпались. Поэтому противники, стоя у реки, долго выжидали, отыскивая броды и подстерегая чужую оплошность. Нередко это ожидание заканчивалось мирными переговорами или уходом одного из противников без боя. Классическим примером такого рода служит знаменитое полуторамесячное «стояние на Угре» осенью 1480 года.

Но здесь, на Воже, обоим предводителям войск нужна была только победа. В Орде свежа была память об успешных набегах Арапши и его сподвижников на Нижегородское княжество. Русских привыкли считать взбунтовавшимися рабами. На этом фоне неудача Бегича выглядела бы несмываемым позором.

Дмитрий Московский также не имел права на неудачу. Его послужной список оставлял желать лучшего. В нем не было создающих харизму полководца ярких побед и дерзких авантюр. Он не сумел защитить от татар своего главного союзника — Дмитрия Суздальского. Кредит доверия, которым он пользовался в Северо-Восточной Руси благодаря поддержке митрополита Алексея, был на исходе. В этой ситуации победа Бегича означала бы не только окончательный развал переяславской коалиции, но и полную дискредитацию московского князя как лидера и полководца. Гордость Дмитрия Московского, его вера в свою провиденциальную миссию почти не оставляли ему шансов пережить поражение. В этом сражении он должен был либо победить, либо погибнуть.

Известно, что героизм не менее заразителен, чем трусость. Смотревшие на своего князя, слушавшие его напутственную речь перед боем московские воины были охвачены религиозным воодушевлением. Они шли на смерть в этой жизни, чтобы приобщиться райского блаженства в жизни вечной…

Долгое ожидание тяготило эмира Бегича. (Уменьшительное имя Бегичка, которым наделяет его московский книжник, позволяет думать, что он был еще весьма молодым человеком.) Эмир решил добиться успеха стремительной и неожиданной атакой. Она должна была начаться вечером, когда русские, сняв оружие и распоясавшись, будут сидеть за ужином у походных костров. Быстро переправившись через мелкую в этих местах Вожу, степняки обрушатся на русский лагерь стремительной монгольской лавой. Еще до наступления темноты русское войско будет рассеяно и уничтожено…

Бегич знал толк в военном деле. Его замысел — весьма схожий со сценарием удачной для ордынцев битвы на реке Пьяне — был сам по себе неплох. Но русские тоже не забыли побоища на Пьяне. Дмитрий Московский на берегах Вожи действовал чрезвычайно осторожно и предусмотрительно. И московская разведка, и тщательное сторожевое охранение лагеря сделали свое дело. Атака Бегича не застала русских врасплох. Более того. Они словно ждали эмира, выстроившись огромным полукругом.

Лавина степной конницы устремилась на центр русской позиции, где стоял сам великий князь Дмитрий Иванович с дружиной. Это было незабываемое зрелище, заставлявшее трепетать и самое закаленное сердце. В синих сумерках угасающего дня монгольская лава неслась вперед с воем и свистом, словно полчища злобных демонов. Лучшим средством подавить страх, не поддаться панике была встречная атака — всплеск героического безумия.

Сама битва продолжалась недолго. Поняв, что они попали в западню, татары стали торопливо разворачиваться и уходить обратно на правый берег Вожи. Отступление быстро превратилось в паническое бегство.

Автор «Повести о битве на реке Воже» — судя по всему, очевидец сражения — в кратких, но сильных выражениях описывает эту горячую схватку:

«Не по мнозех же днех татарове переехаша на сю (московскую. — Н. Б .) сторону и удариша в кони свои и скочиша вборзе, и нюкнуша гласы своими и поидоша на грунах (на рысях. — Н. Б .) и тькнуша (ударили. — Н. Б .) на наших, и удари на них с одину сторону Тимофеи околничии, а с другую сторону князь Данилеи Проньскы, а князь великии удари в лице. Татарове же в том часе повергоша копиа своя и побегоша за реку за Вожю, а наши после за ними бьючи их, секучи и колючи и убиваша их множьство, а инии в реце истопоша» (43, 134).