Павел Кашин - Павел Кашин. По волшебной реке

Я очень сильно подозреваю, что Сезария Эвора, которую все знают в России появилась в моей сумке. В Лос-Анджелесе у меня была подруженция Катька, подруженция шкодная-шкодная. Однажды говорит мне: «Пойдем на лыжах кататься?». Отвечаю ей: «Да у меня нету даже ничего для лыж». А там такое приятное место: внизу загорают, а наверху на лыжах катаются. Она говорит: «Да я все возьму». Привезла мне обмундирование все: мы покатались, и она говорит: «Ну, все, я поехала сдавать». Оказывается, она поехала в магазин сдавать это обратно. Вот такая наглая. Но одну вещь она сделала очень хорошую для России, на мой взгляд… Мы с ней зашли, а там было объявление, что выступает в книжном магазине Сезария Эвора. И она говорит: «Ой, давай останемся, послушаем. Прикольная тетка». Мы посмотрели, я купил диски. Потом я послушал Сезарию Эвору и мне так понравилось! Когда я поехал в Петербург, я купил штук двадцать, наверно, одного и того же диска, чтобы подарить на радиостанциях: я тогда дружил со всеми директорами. Так вот, я приехал, и везде, куда я приходил на интервью, я дарил диск Сезарии Эворы. И, о чудо! Через год она звучала просто отовсюду, по-моему. Я не знаю, моя ли сумка это сделала или ее продюсер, однако я до последнего не уверен, что продюсер: ведь у них там свое тихоокеанское продюсирование. Она же на островах жила. И вот эта песня, она, конечно, не перевод ее песни, но это просто чисто фантазия на тему Сезарии Эворы.

Эта песня мне всегда очень нравилась. Две вещи меня приводили в исступление на протяжении всей жизни: почему все русские такие умные и такие несчастные? И вторая: почему все поэты и писатели, не считая Алексея Толстого, должны в таком мраке погибать и жить несчастно? Я прямо хотел как-то научиться писать по-настоящему красивые стихи и жить при этом счастливо. Ну, такие хорошие стихи как у Пушкина у меня вряд ли получились, но что жил я счастливее Пушкина – это точно, да и дольше, в общем-то. Если так по-честному сказать, каждый раз, когда я смотрю чье-то произведение живописи или слушаю музыку, я думаю, хотел бы я быть этим человеком? Потому что для меня произведение и человек являются как бы неотъемлемыми. И вот Пушкиным я, конечно, быть не хотел бы. Потому что что у него в голове было, зачем столько дуэлей, особенно когда у тебя шестеро детей по лавкам? В кодексе дуэлей тогда было абсолютно нормальным отказываться, если у тебя семья с большим количеством детей… Женатых тоже особо и не вызывали на дуэль, потому что это как-то западло было. Пушкин – гений, но вот эта его тупня какая-то внутренняя меня приводит в исступление, если честно. Тему смерти Лермонтова, к примеру, можно и опустить, поскольку бытуют мнения о том, что это не дуэль была, а целенаправленное убийство, потому что Лермонтов оказался в ненужное время в ненужном месте и увидел то, что не должен был видеть…

Во времена моей юности, это восьмидесятые-девяностые годы, самиздатом пошли все книги, начиная от Довлатова, «Тайных записок Пушкина» и заканчивая руководством по йоге – ведь это ж все было запрещено в Советском Союзе. Стали печатать первые трактаты по буддизму и нам казалось, что мы какие-то невероятно продвинутые: мы же не знали, что все классики там уже прошли через все-все-все. И, конечно, вот это буддистское, хипповское течение, на фоне незавершенного коммунизма выглядело как революция. Где-то я не так давно такую фразу услышал: «Для женщины истиной является то, во что она верит». По большому счету, это применимо не только для женщин, но и для всего человечества. Потому что, создавая веру имени себя, ты начинаешь как бы быть полноценной единицей, как мне кажется. Иначе же ты статист чьего-то другого мира. И таких людей, кстати, очень много, потому что они не осмеливаются стать главным героем своей пьесы.