Капитолина Новоселова - Звезда Альтаир

Появление чиновников прекратило дележ. Дело пошло быстрее, все, что увязали тимуриды в поясные платки, каждый понес в экипаж.

По дороге в Гур-Эмир принцы сосали леденцы, пачкали халаты сахарной пудрой и кремом, шалили и весело переговаривались. Только старший из них, Мухаммед Фарадж, хранил молчание и сквозь ресницы смотрел на осеннее небо, ожидая встречи с тенями своих предков.

Василий Лаврентьевич прислушался к болтовне принцев.

— Если бы я хотел, — сказал тот, что постарше, с рябым широким лицом, — я мог бы остаться в Самарканде и сделаться содержателем бань. — Он победоносно улыбнулся, отчего его узкие глаза потонули в припухлостях век. — У меня имеются васика и фирман на владение банями Мирзы. Понятно вам?

Второй принц, с розовым, словно ошпаренным, лицом, рассеченным шрамами, с недоверием поглядел на рябого:

— Подделка. Откуда у тебя могут быть фирманы Мирзы Улугбека?

— Пхе! Подделка! Самые настоящие, с печатями Мирзы Мираншаха, они достались мне по наследству. И вообще у меня скуплено много бумаг, и если бы я умел их прочитать…

— Все равно! Все вранье, не верю! — вскричал розовый тимурид. — Может, у тебя есть фирман на владение цирюльней или…

— На владение ретирадной во дворе его тестя! Вот и все его наследство, — вмешался третий тимурид, смуглый, индусского вида молодой человек в зеленом тюрбане. Все захохотали, рябой уцепился было за рукоять кинжала, но его схватили за руку, он опомнился, гнев погас.

Показался ребристый купол усыпальницы. Здесь все веселье и оживление с тимуридов словно рукою сняло. Посерьезнели лица, опустились веки, увяли улыбки. Старший спешился, встал на колени, воздел руки, сотворил молитву. По щекам его текли слезы, послышались всхлипывания. Момент был патетический, Арендаренко воспользовался им и исчез, предоставив Вяткину действовать самостоятельно.

Но о документах, пропавших в Ташкенте, на сей раз ничего не удалось узнать, тимуриды, при всей их вздорности, оказались людьми себе на уме.

Маленькая улица Заргарон, уютная и зеленая, начиналась у подножия северо-восточного минарета медресе Улугбека и оканчивалась на берегу чистого и глубокого ручья Навадон. Ручей брал начало в тополевых и инжирных садах Рухабада, возле мавзолея Гур-Эмир, выходил на большие улицы и, напоив сады и виноградники у Дахбидской дороги, сливался с Оби-Машад — таким же прозрачным родниковым потоком, омывающим подножие холмов Афрасиаба.

С утра до вечера на улице Заргарон слышался звон бронзовых молоточков, ковавших серебро, шелест ножниц, вырезавших металлические ажуры украшений, пение раздуваемых мехов у крохотных ювелирных горнов, в которых плавились цветные эмали для финифти и крепления драгоценных камней в украшениях. Мелодии квартала сливались с голосами птиц в маджнунталах — ивах, склонившихся над водою Навадона.

Квартирный хозяин Вяткина, каллиграф и собиратель древностей — Абу-Саид Магзум пригласил его вместе отужинать. Василий Лаврентьевич переоделся, влез в свой, ставший таким привычным, бекасабный халат, кавуши и отправился к Абу-Саиду.

Абу-Саид Магзум, как и Вяткин, был совсем еще молодым человеком. Сын Абду-Каюма Магзума — мударриса из медресе Шейбани-хана, потомка известного на Востоке историка и автора книги «Самария» — Абу-Тахира Ходжи, носившего в ишанстве имя Абу-Саида, получил свое имя в честь достославного предка.

Мальчику дали образование и воспитание, достойное имени. Из Абу-Саида вырос замечательный художник-каллиграф, катыб; его каламу принадлежали целые коллекции кытъа — табличек с мусульманскими изречениями, ими украшали самые красивые михманханы [2] Михмахана — гостиная (узб.) . Туркестана; из-под его же калама вышли сотни надписей, скопированных со зданий и памятников Самарканда, выполненных по заказам музеев России, Берлина и Лондона.

В серебряном ряду Заргарон, возле Регистанского базара, располагалась его крохотная лавка-мастерская. Здесь, на тщательно оструганном полу, ученик Абу-Саида Магзума разглаживал агатовым лощилом склеенные из нескольких листов плотной писчей бумаги длинные полосы. Сам Абу-Саид сидел на темном текинском коврике и тростниковым пером — каламом с широким срезом тушью и замешанными на меду красками писал кытъа и эпиграфические тексты.

Но он не всегда находился в лавке. Его чаще можно было увидеть на сквозном ветру, возле живописных порталов медресе, мечетей и гробниц, в склепах у надгробных камней, у подножия стройных минаретов и на строительных лесах, наверху, где саженные буквы надписей вяжутся в гирлянды слов и венки восхвалений.

Василий Лаврентьевич застал в михманхане Абу-Саида небольшое общество. На почетном месте сидели отец Абу-Саида мулла Абду-Каюм Магзум и сосед по лавке и дому, антикварий Эгам-ходжа Ходжимурадов, известный глубоким знанием истории города, старинных монет, тонким вкусом по части изделий ювелирного ремесла. Сам Эгам-ходжа тоже был потомственным ювелиром, хорошо разбирался в каллиграфическом искусстве, дружил с Абу-Саидом, и виноградник его дома вился на стропила сада Абу-Саида Магзума. Они были, как говорят в Самарканде, «хамсоя», то есть разделяющие тень.

Сняв у порога кавуши, Вяткин приветствовал друзей. Сели. Справились о здоровье ранее прибывших в этот дом, о здоровье вошедшего.

— У меня особенный день, — сказал Абу-Саид, когда гости отведали от трех блюд и запили их чаем. — Сегодня я окончил работу, которую делал в свободное время.

— Бали [3] Бали — одобрительное слово. , — отозвались гости, — что это за труд?

— Рукопись «Самарии» почтеннейшего нашего предка Абу-Тахира ибн Кази Абу-Саида Самарканди на таджикском языке. Книга Абу-Тахира Ходжи примечательна своей обстоятельностью, тщательным описанием топографии Самарканда и его вилайятов, его истории и памятников старины, святых мест великого города.

Толстая книга, переплетенная в зеленую шагрень, пошла по рукам. Вяткин взял ее и раскрыл переплет. В колофоне на титульном листе значилось:

«Эта книга, сладостью превосходящая сахар, в подарок вам из Самарканда пришла; в ней собраны все следы и признаки времен, и действительно, как посмотришь, весь Самарканд к Вам прибыл».

— Дарственная надпись моему знакомому из Петербурга, профессору Веселовскому.

Абу-Саид закашлялся. Все помолчали. Вяткин внимательно листал книгу.

— Очень интересная книга, — сказал он. — Я хотел бы перевести ее на русский язык. Наконец-то я нашел книгу по душе. Оригинал у вас один, уважаемый брат?

— Берите, о чем может быть разговор, — ответил Абу-Саид. — Я не шучу. Вот оригинал.

Вяткин принял, как святыню, увязанную в ситцевый платок растрепанную книгу и бережно положил позади себя.