Капитолина Новоселова - Звезда Альтаир

— Сегодня и у меня знаменательный день. Я первый раз ходил на службу не в школу, а в Областное Правление. Теперь я — чиновник, — сказал он. Все принялись его поздравлять, только Эгам-ходжа подивился:

— Йе! Зачем уважаемому человеку понадобилось чистить губернаторского ишака?

— Дело в том, — объяснил Василий Лаврентьевич, — что я буду заниматься только одним делом: читать и переводить старинные казийские акты и вакуфные документы. Их в Областном Правлении целый шкаф, и никто их никогда не трогал.

— А собирать казийские к вакуфные документы вы тоже будете? — спросил мулла Абду-Каюм Магзум.

— Разумеется. Выделены деньги на приобретение их у частных лиц.

— Это благо! — заметил старик. — Иной раз так нужен бывает старинный документ, кажется, душу за него прозакладывал бы.

— Но где его взять? — Эгам-ходжа задумчиво посмотрел вдаль. — Время беспощадно и к людям, и к их достоянию. Хорошо, Василь-ака, что именно вы будете заведовать шкафом со старинными документами. От этого народу только польза. Было бы худо, если бы они попали в руки плохого человека. Плохой человек более жесток, чем беспощадное время.

— Я и сам очень рад, что мне досталась такая работа, — улыбнулся Вяткин. — Вот, например, сегодня у меня возник разговор с одним важным чиновником. Он интересовался вакуфными документами, которые хранились в архиве ташкентского собирателя Акрама Палвана — пусть земля ему станет пухом! — и которые после его смерти неизвестно куда исчезли.

Собеседники многозначительно переглянулись. Эгам-ходжа сказал с тревогой:

— Может быть, они попали за границу? Акрам Палван, говорят, был связан с инглизами…

Не знал Василий Лаврентьевич, как много хлопот и тревог еще причинят ему эти «пропавшие грамоты».

По утрам, раскладывая на столе старинные папки с ветхими дафтарами, фирманами, дарственными записями и письмами давно умерших людей, Вяткин не раз возвращался в мыслях к разговору ювелиров о старинных документах. Вспоминал он и нелепых тимуридов, бахвалившихся друг перед другом доказательствами своей родовитости.

Мебели в кабинете у Вяткина не было, кроме одного-единственного шкафа. Затейливого восточного рисунка дверца его накрепко запиралась хитрым замком. В шкафу лежали толстые тетради с вакуфными, завещательными грамотами, свитки хозяйственных записей, всевозможных древних расписок, писем, полученных адресатами из личных канцелярий беков и казиев, угодья и поместья которых ныне числились вместе с архивами в ведомстве Самаркандского губернаторства.

С появлением Вяткина в комнатушку притащили колченогий стол, сломанную табуретку, на окно повесили ситцевую занавеску. Подобное убранство кабинета могло бы кого угодно повергнуть в уныние. Но только не Василия Лаврентьевича. Он считал, что рабочее место ему устроили вполне удобное, и с наслаждением провел здесь первые часы своего пребывания в новом качестве чиновника.

Он мечтал. Просто вот сидел на табуретке и мечтал. Ему представилось, как он сейчас подойдет к заветному шкафу, приоткроет потемневшую от времени дверцу с резным цветочным узором, вдохнет сладковатый аромат слежавшейся бумаги, надушенных чернил, потом развяжет шелковые шнурки, стягивающие тугие пачки, и погрузится в особый мир древности: совершенно особый, мало кому доступный, необыкновенный мир, над которым не властно время — мир истории, большой науки. Вяткин страстно ждал этой встречи со свидетелями давно прошедших человеческих дел и поступков, ждал так напряженно, что хрустел пальцами костистых рук, стискивал их, чтобы они не трепетали, сжимал губы, и только глаза его, не отрываясь, смотрели на открытую дверцу шкафа, отбрасывающую на беленую стену четкую узорную тень цветов, листьев, звезд.

…Дома он почти не бывал. Кажется, приходил его семинарский товарищ Кирша Иванов — звать на именины; кажется, где-то за городом — он не знал, где именно, — вел раскопки громовержец Веселовский.

Василия Лаврентьевича ничто не отвлекало от занятий. В начале недели он давал сторожу Областного Правления немного денег, и тот приносил ему чай, лепешки, кислое молоко, фрукты.

Незаметно за окном зацвел апрель, на газонах широкого двора запестрели маргаритки. В небе загрохотали грозы, и Вяткин поставил последнюю точку в рукописи перевода на русский язык «Самарии» Абу-Тахира Ходжи. Он словно очнулся от сна.

Над Абрамовским бульваром витал горький запах тополевых почек, каменщики возводили парадные колонны-ветроделители, в голубой дымке тонули нежные очертания снеговых Агалыкских гор, и на фоне их синий купол Гур-Эмира в цветущем персиковом саду казался сказкой.

Василию Лаврентьевичу хотелось посмотреть, где Веселовский вел раскопки, узнать, что он нашел на городище. Но не успел он дождаться хорошей погоды, как из Петербурга пришло от ректора университета письмо. Оно содержало просьбу к Областному Правлению оказать всяческое содействие магистранту В. В. Бартольду и фотографу-художнику С. М. Дудину в их раскопках, которые «они имеют произвести на древнем городище Самарканда — Афрасиабе». По мнению губернатора Самаркандской области, генерала Мединского, содействие оное должен был оказать Василий Лаврентьевич Вяткин:

— Это король самаркандских руин, автор многих печатных статей, репутация его вполне упрочена сборниками нашего Статистического комитета, выпускаемыми усилиями милейшего Вирского.

Но магистрант Бартольд почему-то не появлялся.

И вот однажды, в воскресный день, Василий Лаврентьевич, запасшись небольшой огородной тяпкой, сам двинулся на Афрасиаб.

Весна была в разгаре: холмы покрылись цветущим гусиным луком, подснежники — бойчечак скрывали склоны оврагов и лощинок, сухая сброшенная шкурка змеи трепетала на ветру и шелестела, словно кусок белого шелка.

Вяткин шел осторожно, опасаясь затоптать вымытую дождями древнюю монету, обломок терракоты, резного мрамора.

Несколько минут он постоял возле раскопов, произведенных Веселовским. Результат, как ему сообщил Эгам-ходжа, был у профессора, сверх ожидания, ничтожный. То ли потому, что он место выбрал неудачно, то ли раскопы и шурфы заложил недостаточно глубокие.

Вяткин нагнулся, поднял с земли позеленевшую от сырости медную монету и направился на восток, обходя холм цитадели по его подножию. На дне высохшего русла паводкового ручья он нашел несколько бронзовых, филигранной работы крупных бусин. Здесь же подобрал хорошей сохранности терракотовую статуэтку, сломанную ручку от ножа или стилета, горлышко стеклянного флакона, иризированное и отливающее всеми цветами радуги. Через несколько шагов заметил в траве маленькое солнце: сиял край обломанной золотой монеты.