Капитолина Новоселова - Звезда Альтаир

— Кирша, Кирша, дай из школы десять стульев и два стола, — просил он. — У меня и шкафы есть, и витрины, а вот стульев нет и столов нет. Я поставлю в читальном зале два больших стола, шкафы с книгами и стулья. А остальные залы под музей пойдут, для него у меня все в наличии. Открою в здании публичную библиотеку с читальней — и мне про музей никто ничего не сможет сказать. Тогда меня оттуда никто не выкинет! Дашь?

— Ну, что мне с тобою делать! Бери уж. Да я сам все привезу. Еще две скамейки дам.

Вяткин бросился обнимать Киршу.

— А на чем ты мне их привезешь? Подвода где?

— Есть у меня подвода. Привезу.

— А не мог бы я несколько раз сгонять ее за экспонатами?

— Вот ты какой настырный! Нахальный прямо!

— Ну, Кирша же, ну, Кирша! Как нам не быть нахальными, когда мы казаки? Иначе дворянство пахать будет на нас.

— Ладно. Гоняй подводу, пей мою кровь! Так тебе, Василь, сейчас стулья?

— А зачем откладывать? Давай сейчас.

Так начался переезд в новое здание музея, детище Василия Лаврентьевича Вяткина.

Была уже ночь, когда от бывшей Георгиевской церкви, с ее подземельями и гробами, по темным улицам Самарканда поехали нанятые Вяткиным арбы с имуществом. В три часа ночи Вяткин, вытирая мокрый от пота лоб, повесил на дверь опустевшей пристройки большой замок и пошел в новое здание.

Впереди у него было два праздничных дня, которые он использовал для устройства музея. Приглашенный на помощь Таш-Ходжа взял на себя обязанности сторожа и никого в музей не пускал. Так же бдительно он следил за тем, чтобы во дворе не было ни суеты, ни движения.

— Иди, иди в дом, не стой тут, Вазир-ака не велел, — гнал он Зор-Мухаммеда, увязавшегося за старшими и работавшего здесь на равных. И мальчуган покорно заходил в здание по высокому кирпичному крыльцу. Как все хорошо размещалось в новом здании!

— Пусть меня повесят, распнут на кресте, — шептал Вяткин, — пусть дадут любое наказание, но музей останется здесь! — И он с наслаждением ворочал шкафы и витрины, громоздил штативы с чучелами птиц и животных, волочил ящики с минералами, пристраивал макеты и щиты с оружием и утварью.

Бледная, всю ночь не спавшая Лиза возилась с книгами: Зор-Мухаммед вприпрыжку таскал стопки книг, и она ставила их в шкафы; казалось, конца не будет этой тяжелой работе. По полу ползал замурзанный ее сынишка, брал в рот гвозди и сосал грязные пальцы.

Но дело подвигалось. Таш-Ходжа, Эгам-ходжа, Эсам-ходжа, Рустамкул с сыном, Вяткин и Лиза к концу третьего дня все расставили по местам и, до смерти усталые, разошлись по домам. Музей был отличный!

— Что-то теперь будет! — смеялся Вяткин. Спать он от волнения не мог; Лиза, как умела, утешала его.

— Ну, Васичка, — говорила она и, как Костика, гладила за ухом, — мы же ничего плохого не сделали. Не для себя же ты захватил дом!

— Но захватил же все-таки, захватил?

— Если выгонят из Областного Правления, пойдешь служить учителем. Подумаешь, что ж такого хорошего в твоем чиновничестве? И без него живут люди. Не бойся, у меня немного денег есть. Проживем.

— Умница ты, Лизанька, милая моя подруженька и верный друг. Но ты спи, а то Костик встанет.

— Ах, Васичка! Какой уж тут сон?

Так маялись они до приезда вновь назначенного на место Чернявского полковника Папенгута. И — странно, как только Василий Лаврентьевич увидел перед собою человека, которому надо было все объяснить, он успокоился и осмелел.

— Вы, верно, ваше превосходительство, читали о том, что из Луврского музея в Париже похищен шедевр Леонардо да Винчи — портрет Джоконды?

— Да, я слышал, господин Вяткин, что же дальше?

— А ничего. Я говорю, что гноить музейное имущество в разваливающейся лачуге, под протекающей крышей — бесчеловечно. И, если хотите, некультурно. Вы видите, как относятся к музеям за границей, в европейских странах. А у нас имущества в музее не на один миллион франков!

— Что же отсюда следует? Надо отменить приказание губернатора и допускать самоуправство? Так? За самовольство, милостивый государь, даю вам месяц домашнего ареста.

— Слушаюсь, ваше превосходительство! Месяц домашнего ареста. Но… Петр Оскарович, музей-то там и останется?

— Останется. — И суровый Папенгут улыбнулся сквозь свои редкие белесые усы. — Что мне делать с вами, Василий Лаврентьевич? Вы как влюбленный гимназист!

Вяткин едва не запрыгал от радости. Год, год готов был он затратить на отсидку под домашним арестом, лишь бы музей, душа его, остался в этом чудесном здании.

Затемно уходил он теперь в музей и затемно возвращался. Работал бы он и ночью, но здание еще не было освещено электричеством. Все знали, что Вяткин находится под арестом. Известие это облетело Самарканд молниеносно. Однако, желая его повидать, люди шли к нему не домой, а прямиком в музей, в новое здание.

Суровый страж — Таш-Ходжа косился на приходящих и, никого внутрь не пуская, вызывал Василия Лаврентьевича во двор. Таков приказ Вазира-ака: он не хотел, чтобы раньше времени о музее заговорили. Он готовил самаркандцам сюрприз.

Как-то пришел очень взволнованный и мрачный самаркандский коллекционер Столяров.

— Продаю коллекции, Василий Лаврентьевич, — предложил он.

— Полноте, Степан Петрович, — ответил Вяткин, — что это вы все «продаю» да «продаю»? Для организации такого музея и подарить бы следовало. Если не от нас с вами, то от кого же и ждать тогда дара?

— Но ведь другие, Василий Лаврентьевич, не дарят?

— То есть как это «не дарят»? Кастальский Борис Николаевич, например, отличных два оссурия подарил и несколько ценных книжек. Петровский принес целую кипу фотографий и книги подарил по этнографии. Эгам-ходжа, наш антикварий самаркандский, — коллекцию уникальнейших монет с Афрасиаба. Серебро и золото. А ведь он — семейный человек, живет не в таком уж достатке. Таджиддин-хаким буквально целую арабу привез. Тут и образцы восточных тканей — Индия, Белуджистан, Афганистан, Памирские горные княжества, посуда, украшения, несколько рукописей.

— Оно, конечно, так. Однако я подумаю.

Через два дня Столяров, мелкий чиновник банка, принес и подарил музею пять сосудов, определенных Вяткиным как «сассанидский металл», а десять других, серебряных, Вяткин у него купил.

Кто-то из доброхотов дал в «Туркестанские ведомости» заметку об открытии Самаркандского музея в новом здании. И тут же предлагал пополнить его коллекцию «за счет добровольных подарков и взносов». Нельзя сказать, что подарки и взносы посыпались как из рога изобилия, но все-таки кое-что перепало музею от патриотов Туркестанского края и любителей древности Самарканда.

В последнюю неделю своего ареста, когда музейные дела несколько поулеглись, Василий Лаврентьевич очень тяготился невозможностью свободно передвигаться по городу. Да и в Ташкент он хотел бы понаведаться — посмотреть на экспозиции столичного музея. Опять ему и тут не хватало знаний. Опять он сетовал на свою «безграмотность», на свое невежество. Хотелось ему построить экспозицию так, чтобы она выглядела не хуже московских. Да и в С.-Петербурге верно уж музеи хороши! Только где там ему, Вяткину, добраться до столиц! В Ташкент — и то не выберешься! И он пел своим верным, но не таким густым, как у Горголы, басом: