Дженна Джеймсон - Заниматься любовью, как порнозвезда

В шестнадцать лет у меня наконец налились груди и выросли пубические волосы, о чем я молилась с шестого класса. Они словно взяли да появились за одну ночь. И внезапно я превратилась из домашнего цветочка в оформившуюся женщину, которой оборачиваются вслед. Словом, кошмар каждого отца.

— Господи, да ты же вылитая мать, — произнес папа однажды утром, покачивая головой так, будто сам себе не верил. — Ты выглядишь точь-в-точь как твоя мать.

Когда я освоилась со своими грудями, преобразился и мой гардероб. Джинсы стали уже, рубашки «Флэшденс» — прозрачнее; пятнистые ковбойские сапожки уступили место черной обуви на высоких каблуках; декольте футболок заканчивалось на диафрагме, а спортивные шорты больше не использовались как пижама. Теперь я носила их и вне дома, закатывая штанины так высоко, как только было возможно. Достаточно умных подружек у меня не водилось, и некому было сказать мне, что выгляжу я как проститутка. Вот-вот — проститутка с зубными коронками.

Как же мне нравилось наблюдать, разгуливая по Вегасу, как мужчины хватают ртом воздух и оборачиваются мне вслед — особенно если идут они с женами под ручку. Мне нравилось внимание. Но едва со мной пытались заговорить, я сникала. Вступать в контакт я не умела. Даже в глаза посмотреть не могла. Если кто-нибудь делал мне комплимент или обращался с вопросом, я представления не имела, как отвечать. Просто бормотала, что мне нужно в ванную, и давала деру.

Один из моих любимых нарядов состоял из коротенького облегающего красного топика, джинсов «Дэйзи Дьюк» и черных сапог с нелепыми цепями, протянутыми под подошвой. Я пыталась подражать Бобби Браун из Warrant’s «Cherry Pie». Когда я отправилась в таком виде на концерт «Маленького Цезаря», папа и бровью не повел. В душе я всегда завидовала подружкам, которым приходилось переодеваться в машине: их-то отцы не позволяли своим малюткам-дочерям выходить из дома наряженными как шлюхи. С тех пор как мне минуло четыре, папа предоставлял мне носиться по улицам в свое удовольствие, но у такой свободы была своя цена: безопасность.

Моя подружка Дженнифер все еще была в спортивных брюках и трикотажной рубашке, когда я запрыгнула к ней в машину. Пока она переодевалась, я подрулила к концертной площадке; это был финал недельного ралли байкеров под названием «Лохлин Ривер Ран». Нам и надо было выглядеть с огоньком: обе мы сохли по солисту «Маленького Цезаря» и хотели, чтобы он нас заметил.

Не заметил.

Но от шоу у меня снесло башню — почти так же, как и от публики. Нас окружали хром, чернила и заросшие физиономии. Все, кого мы ни встречали, распахивали перед нами рефрижераторы для пива, предлагали прокатиться на их мотоциклах и безуспешно уговаривали курнуть их грязную травку.

Потом несколько байкеров пригласили нас на вечеринку в «Кроличью нору» — самый популярный тату-салон в северном Лас-Вегасе. Там были и «Ангелы ада», и «Апостолы Сатаны», и «Разбойники», не говоря уж о парнях из «Маленького Цезаря». Почему-то я не боялась — хотя, по идее, должна была. Я, как водится, особо много не говорила. Просто смотрела и примечала, как эти психанутые парни зовут своих подружек «старушками» и обращаются с ними как со скотом. И пообещала себе, что никогда не позволю мужчине вести себя со мной подобным образом. Увы, этого обета надолго не хватило.

После празднования я вернулась домой и объявила брату:

— Хочу татуировку.

— Ты уверена? — спросил он.

— Абсолютно, — заверила я его.

И в следующую субботу брат снова повез меня в «Кроличью нору», захватив свою подружку Меган — робкую грузную двадцатилетнюю брюнетку, которая почему-то смотрела на меня снизу вверх, хотя я знать не знала, что такое жизнь и что с ней надо делать. Когда мы вошли, я обнаружила над стойкой объявление крупными буквами: «ОТ 18 И СТАРШЕ». Я это проигнорировала и только поджала губы, чтобы не было видно моих коронок.

Дверь за стойкой отворилась, и вошел тощий, щедро оснащенный пирсингом мужчина ростом повыше среднего; у него было призрачно-бледное лицо, торчащие шипами каштановые волосы и сатанинская козлиная бородка. Татуировки, главным образом китайской тематики или же этнические узоры, покрывали его руки словно рукава и обвивали шею. Вид его вселял беспокойство. Я его узнала — он был на той вечеринке со своей подружкой.

— Что желаешь? — спросил он меня.

Я посмотрела на стену и увидела два красных соединенных друг с другом сердечка. Я наклонилась над стойкой, стараясь продемонстрировать ему свои груди — если сработает, про возраст он и не спросит.

— Я бы хотела вытатуировать вот такие два сердечка, — произнесла я со всем кокетством, какое только возможно при губах, плотно натянутых на зубы.

— Где? — осведомился он.

Нужно было разместить их где-нибудь, где их не увидит отец. Сама не знаю, чего я опасалась больше — его реакции или отсутствия таковой.

— На ягодице! — нервно отозвалась я.

— Нет проблем, — сказал он. — Иди за мной.

Меня охватило благоговение: я и не ожидала, что все получится так легко. Лишенная оригинальности братишкина подружка определилась с тем местом, на котором такие же сердечки понадобились ей, и потащилась за нами.

— А ты милашка, — заметил тату-художник, извлекая иглу из автоклава. — Тебе сколько лет?

— Восемнадцать, — соврала я.

Его звали Джек, и ему было двадцать пять. Он кадрил меня во время всей процедуры. Я так стеснялась и нервничала из-за татуировки, что едва отвечала ему.

— Повеселиться не хочешь? — спросил он, закончив. — Там, наверху, крутой салон, можно музыку послушать.

— Да нет, — сказала я. — Мне надо домой. Но я была рада тебя встретить.

— А может, номер телефона дашь? Прогулялись бы как-нибудь, — настаивал он.

Я опять увильнула. Тогда я воспринимала себя как обычную, милую, невинную девочку. Во многих отношениях я и сейчас себя такой считаю. А милая девочка вроде меня никогда бы не отправилась гулять с красивым татуированным мальчиком, с которым только что познакомилась. Но хотела бы. Причем настолько хотела, что решила сделать еще одну татуировку.

Я внушила себе, что сердечек недостаточно. Они были слишком заурядны. Прихоть девочки-подростка, ткнувшей в первую нарядную картинку, замеченную на стенке салона. А вот если бы по сердечкам пробегала трещина, это было бы круто. А еще круче — если бы вокруг вилась надпись «Разбивательница сердец». А если бы рок-н-ролльный мальчик из салона потом снова пригласил меня наверх — это уже просто круче некуда. На этот раз я бы не сплоховала. На этот раз я бы сказала «да».

Две недели спустя я вернулась в его салон — одна. Когда я вошла, отворив застекленную дверь, лицо его просияло. Ясно было — он обо мне думал, но не чаял увидеть вновь. Из этого я сделала вывод, что он клеит не каждую девчонку, наведывающуюся за татуировкой. Только некоторых. На этот раз ощущения при нанесении татуировки были совсем не такие, как в прошлый раз, — и не такие, как когда-либо в дальнейшем. Каждый раз, склоняясь надо мной с картинкой или с чернилами, он гладил мою ногу или касался рукой внутренней стороны бедра. Проделай он такое при моем первом визите сюда, я бы решила, что он озабоченный. Но в этот раз я только и могла, что мысленно подзадоривать его: «Давай!»