Анатолий Краснов-Левитин - Родной простор. Демократическое движение. Воспоминания.

9. Левитин-Краснов, церковный писатель, Москва, Ж—377, 3-я Новокузьминская ул. 23.

10. Юлий Ким, учитель, Москва, Ж—377, Рязанский просп. 73, кв.90.

11. Юрий Глазов, лингвист, Москва, В-421, Ленинский проспект 101/164, кв.4.

12. Григоренко Петр, инженер-строитель, бывший генерал-майор, Москва, Г—21, Комсомольский проспект 14/1, кв. 46.

(См. «Архив документов Самиздата», т. 10, сс. 13–14. — Нью-Йорк: Radio Liberty Committee 1972).

Подписи под петицией, направленной в Будапешт, — неплохой адрес-календарь демократического движения. Первое, что бросается в глаза, — резкое различие типов, убеждений, биографий.

Алексей Костерин (к сожалению, не был с ним знаком лично) — старый коммунист, еще с 1912 года, участник гражданской войны, попавший в плен к Врангелю, приговоренный военно-полевым судом к смертной казни, бежавший из тюрьмы накануне казни, затем узник сталинских лагерей, пробывший там около 20 лет, реабилитированный, защитник прав репрессированных народов, друг крымских татар, вышедший из коммунистической партии перед смертью в знак протеста против вторжения советских войск в Чехословакию.

Лариса Богораз — из интеллигентной еврейской семьи, отпрыск целой профессорской династии; ее первым мужем был Юлий Даниэль, второй муж — старый лагерник Анатолий Марченко.

Замфира Асанова — крымская татарка, как-то меня спрашивала: «Скажите, а что такое церковный писатель? Меня наши в Ташкенте об этом спрашивают, а я не могу объяснить».

Борис Шрагин, философ-диаматчик. Сейчас в Америке. Либерал, атеист, полумарксист (типа легальных марксистов 90-х годов).

Юрий Глазов — лингвист, полуеврей, искатель. Специалист по буддизму, принял православие, потом перешел в католичество. Сейчас в эмиграции, в Канаде. Симпатичный. Простой. Искренний. Душа-человек. Путаник невозможный.

Об остальных (о Павле Литвинове, Петре Якире, Викторе Красине, Илье Габае, Юлии Киме) я уже говорил.

Список заканчивается именем П. Г. Григоренко. Это дает возможность познакомиться и с ним.

Личность Петра Григорьевича настолько популярна и общеизвестна, что не нуждается в подробной характеристике. К тому же о нем уже много и подробно писали. С фактической стороны его биография прекрасно изложена Б. Цукерманом (см. книгу П. Григоренко «Мысли сумасшедшего». В виде предисловия очерк Б. Цукермана «К аресту генерала Григоренко». — Амстердам: «Фонд имени Герцена», сс. 5–27).

Есть, однако, одно обстоятельство, которое заставляет нас несколько углубиться в его биографию. В настоящее время П. Г. Григоренко проживает в Америке и, несмотря на свой возраст, продолжает (и очень активно) общественную деятельность.

За это время убеждения его сильно изменились. Как писала одна американская газета, «из убежденного коммуниста он превратился в ярого антикоммуниста».

Как сказал мне один близкий к нему человек: «Петр Григорьевич оплевывает свое прошлое».

Нам всем приходилось защищать П. Г. Григоренко от многих: от советских «психиатров», от КГБ, от советских борзописцев. Сейчас время защитить его от него самого.

Вряд ли прошлое Петра Григорьевича, его биография и та эпоха, в которой он жил и формировался (в двадцатые годы), заслуживает только оплевывания. Тем более, что оплевывание — это отнюдь не научный метод. Как правильно писал один известный русский историк: «В истории так же, как в физике, химии и других науках, надо не ругать и проклинать, а прежде всего понимать».

Поэтому метод оплевывания мы можем спокойно оставить бульварным политиканам.

В биографии П. Г. Григоренко, как в зеркале, отразилась советская эпоха с ее положительными (да, да, были и такие) и отрицательными сторонами.

Положительная сторона: человек из народа. Никогда в России деревенский парнишка из нищей крестьянской семьи, который в 15 лет начал свою карьеру учеником слесаря в депо на станции Бердянск, не мог бы так сравнительно быстро дослужиться до генерала и к тому же стать профессором Военной Академии.

Петр Григорьевич — человек из народа, сохранивший с ним кровную связь. Это и было основной причиной его выступления на партконференции 7 сентября 1961 года, которое сыграло в его судьбе роль «убийства в Сараево». Сейчас П. Г. Григоренко, вероятно, расценил бы это выступление как своего рода «детскую болезнь». Между тем, как мне кажется, это выступление имеет большее, во много раз большее значение, чем его нынешние украино-фильско-антисоветские выступления. Наиболее впечатляющими в выступлении П. Г. Григоренко были три требования:

1. Восстановление партийного максимума, согласно которому ни один коммунист не может получать более 120 рублей. «Этим, — говорил П. Г. Григоренко, — мы разом отделаемся от примазавшихся и карьеристских элементов».

2. Чистка партии, во время которой должны быть исключены все сталинистские элементы.

3. Восстановление ленинских норм, при которых ни один человек, какую бы он должность ни занимал, не может стоять вне критики.

Эти три требования действительно могли бы стать тем знаменем, которое сплотило бы внутрипартийную оппозицию. А без внутрипартийной оппозиции дальнейшее развитие России (если говорить о реальных перспективах, а не о кликушеских выкриках) совершенно немыслимо: нравятся нам или не нравятся коммунисты, но в России (да и не только в России) они есть, и ни один серьезный человек не может с этим фактом не считаться.

П. Г. Григоренко не теоретик, он практический деятель и талантливый организатор. Поэтому его теоретические попытки оценивать марксизм (как в положительном — в прошлом, так и в отрицательном — теперь — смысле) нельзя принимать всерьез. Но практически его имя, его дело, его самоотверженная деятельность в рамках демократического движения имели ни с чем не сравнимое историческое значение.

Наше знакомство с Петром Григорьевичем Григоренко произошло осенью 1966 года. Инициатором этого знакомства был, как я уже писал, Алексей Добровольский. В воскресный день (кажется, в октябре) мы должны были встретиться с генералом на станции метро «Парк культуры и отдыха». Присутствовали: Владимир Буковский, Владимир Тельников, Евгений Кушев и я. В назначенный час туда должен был привести генерала Добровольский. Встретились. Помню свое первое впечатление: высокий, с военной выправкой человек, говорит мягко, но с начальственной интонацией. Я плохо знаю советское офицерство, но — тон директора крупного завода, советского министра. Чувствуется привычка к власти. Вдумчивый. В то же время в манерах, неторопливых, несколько угловатых, чувствуется человек из народа, из крестьянской или из рабочей среды.

Мы повели генерала в дешевый ресторанчик. Очутившись в этом месте, генерал покачал головой, сказал все тем же мягким тоном грубоватую солдатскую фразу: «Да, из вас конспираторы, как из моего… тяж».