Анатолий Краснов-Левитин - Родной простор. Демократическое движение. Воспоминания.

Если говорить о народе, то более народного типа, чем Дремлюга, и сыскать нельзя.

И наконец, Павел Литвинов. Наряду с Ларисой Богораз организатор демонстрации на Красной площади. Этот остался во все время эпопеи — от Красной площади до последнего слова на суде — верен себе. Спокойный, методичный, не теряющий самообладания. Недаром он внук дипломата, сын инженера, сам физик. Более спокойного человека я в жизни не видел. Во время судебного следствия он спокойно, методично изложил причины, побудившие его организовать демонстрацию. Столь же спокойно он отклонял все вопросы судьи и прокурора, направленные на то, чтобы выведать конкретные детали: кто организовал демонстрацию, с кем конкретно он договаривался, кто изготовлял плакаты. Мотивы своих действий он также изложил кратко и четко, без всякой эмоциональной взвинченности. Он сказал:

«Я был глубоко убежден в правоте своих действий и как советский гражданин был обязан протестовать против грубой ошибки, совершенной правительством» (там же, с. 175).

Заключительное слово Литвинова — шедевр. Оно достойно того, чтобы войти в хрестоматии. Мы не можем удержаться, чтобы не привести его полностью.

«Я не буду занимать ваше время анализом материалов судебного следствия. Я себя виновным не признаю. Наша невиновность в действиях, в которых нас обвиняют, очевидна.

Тем не менее мне так же очевиден ожидающий меня обвинительный приговор. Этот приговор я знал заранее — еще когда шел на Красную площадь.

Я совершенно убежден в том, что в отношении нас была совершена провокация сотрудниками органов государственной безопасности. Я видел слежку за собой. Свой приговор я прочитал в глазах человека, который ехал за мной в метро. Я видел этого человека в толпе на площади. Того, который задерживал и бил меня, я тоже видел раньше. Почти год я подвергался систематической слежке.

Дальнейшие события подтвердили, что я был прав.

Тем не менее я вышел на площадь. Для меня не было вопроса, выйти или не выйти. Как советский гражданин, я считал, что должен выразить свое несогласие с грубейшей ошибкой нашего правительства, которая взволновала и возмутила меня, — с нарушением норм международного права и суверенитета другой страны.

Я знал свой приговор, когда подписывал протокол в 50-м отделении милиции, уже в этом протоколе было сказано, что я совершил, преступление по ст. 1903. „Дурак, — сказал мне тогда милиционер, — сидел бы тихо, жил бы спокойно“. Может, он и прав. Он уже не сомневался в том, что я человек, потерявший свободу.

То, в чем нас обвиняют, не является тяжким преступлением. Не было никаких оснований заключать нас под стражу на период предварительного следствия. Надеюсь, что никто из присутствующих не сомневается, что мы не стали бы скрываться от суда и следствия.

Следствие тоже предвосхитило решение суда. Следователь собирал только то, что могло послужить материалом для обвинения. Вопрос о том, верил я или нет в то, за что выступал, никого не интересовал, он передо мной даже не ставился. Но ведь если я верил, то ст. 1901 — о заведомо ложных измышлениях автоматически отпадает. А я не только верил, я был убежден!

Не удивила меня и абстрактность обвинительного заключения: в формуле обвинения не разъяснено, что именно в наших лозунгах порочило наш общественный и государственный строй. Даже первоначальное обвинение, предъявленное нам в тюрьме на предварительном следствии, конкретнее. В речи прокурора тоже говорится, что мы выступали против политики партии и правительства, а не против общественного и государственного строя. Может быть, некоторые люди считают, что вся наша политика, в том числе и ошибки правительства, определяются нашим общественным и государственным строем. Я так не думаю. Этого, вероятно, не скажет и прокурор, иначе ему пришлось бы признать, что все преступления сталинских времен определяются нашим общественным и государственным строем.

Что происходит здесь? Нарушения законности продолжаются.

Основное из них — нарушение гласности судопроизводства. Наших друзей вообще не пускают в зал, мою жену пропускают с трудом. В зале сидят посторонние люди, которые явно имеют меньшее право присутствовать здесь, чем наши родные и друзья.

И мы, и наши защитники обратились к суду с рядом ходатайств — все они были отклонены.

Не был вызван ряд свидетелей, на допросе которых мы настаивали, а их показания способствовали бы выяснению обстоятельств дела.

Я не буду говорить о других нарушениях — достаточно и этого.

Я считаю чрезвычайно важным, чтобы граждане нашей страны были по-настоящему свободны. Это важно еще и потому, что наша страна является самым большим социалистическим государством и — плохо это или хорошо — но все, что в ней происходит, отражается в других социалистических странах. Чем больше свободы будет у нас, тем больше ее будет там, а значит и во всем мире.

Вчера, приводя статью 125 Конституции, прокурор допустил некоторую перестановку в ее тексте — возможно, и умышленную. В Конституции сказано, что в интересах трудящихся и в целях укрепления социалистического строя гражданам СССР гарантируется: свобода слова, свобода печати, свобода собраний, митингов и демонстраций. А у прокурора получилось, что эти свободы гарантируются постольку, поскольку они служат укреплению социалистического строя.

Судья: Подсудимый Литвинов, не ведите дискуссий, говорите только о деле.

Литвинов: Я и говорю о деле. Лариса Богораз частично ответила на это, и я согласен с ее толкованием этой статьи. Правда, обычно ее толкуют так же, как и прокурор. Но если бы даже принять такое толкование, то кто определит, что в интересах социалистического строя, а что — нет? Может быть, гражданин прокурор?

Прокурор называет наши действия сборищем, мы называем их мирной демонстрацией. Прокурор с одобрением, чуть ли не с нежностью, говорит о действиях людей, которые задерживали нас, оскорбляли и избивали. Прокурор спокойно говорит о том, что, если бы нас не задержали, нас могли бы растерзать. А ведь он юрист! Это-то и страшно.

Очевидно, именно эти люди определяют, что такое социализм и что такое контрреволюция.

Вот что меня пугает. Вот против чего я боролся и буду бороться всеми известными мне законными средствами» («Полдень», сс. 328–332).

Выше я говорил о своем знакомстве с Литвиновым. Я отметил, что в течение этого знакомства были и неприятные эпизоды. Сейчас, прощаясь с Литвиновым (мне, вероятно, уже не придется писать о нем), не могу не воздать ему должное.

Он не трибун, не оратор, не глубокий теоретик. Но он прекрасный организатор, великолепный, стойкий человек, прямой и честный. Говоря словами Золя: «Превосходный человеческий тип!»