Владимир Мещерский - Письма к императору Александру III, 1881–1894

Да теперь и не в толках и не в сплетнях против вас дело; дело в безусловной необходимости облегчить Государю трудную и безвыходную минуту нынешнего финансового положения в России. Опасения затруднить Государя такими соображениями, про которые вы говорите, раз как взводимое на вас – ложь, по-моему, совершенно исчезают при сравнении с опасением, что будет, и что может быть, если теперь, пока еще не поздно, не назначат человека, который может с Божиею помощью взяться за дело с надеждою с ним справиться и его поправить.

Говорил я также с В[ышнеградск]им о мысли, как было бы хорошо новому министру финансов начать свою деятельность с поездки по России. Мысль эту он назвал прекрасною , а дело такое святым .

После разговоров то с одним, то с другим, проверенных в задушевной, как всегда, беседе с И. Н. Дурново, я пришел к уяснению себе некоторых мыслей, заслуживающих, по-моему, внимания.

Мысль такая просится под перо. Вопрос о новом министре финансов, если он заключается в предположении избрать такое лицо, как Вышнеградский, который представляет собою призвание гениальными способностями и сведениями поднять так сказать из пропасти, куда его свалили всякие нерусские финансовые опыты, махинище государственного хозяйства, поднять и пустить в ход, вопрос этот, говорю я, не исчерпывается, сколько мне кажется, одним Вышнеградским, то есть одним кандидатом на должность министра финансов, буде он Государем выберется. Все государственное хозяйство в данную минуту представляется мне в виде экипажа, везомого четверкою лошадей: в дышле министр финансов и государственный контролер, в пристяжке министр путей сообщений и председатель Департамента экономии [540]. Это связь органическая и неизбежная. Нельзя, например, исчислить, какими миллионами убытков, если не миллиардов, отозвалась на госуд[арственном] хозяйстве за эти 30 лет – отдельная от общей финансовой политики политика железнодорожная, столь часто шедшая в разрез с вопросом о необходимости делать сбережения и не бросаться на разные постройки жел[езных] дорог, без разбора, нужны ли или только составляют прихоть и роскошь. Вопросы о гарантии жел[езных] дорог, о тарифах, о каналах для торговых путей и т. д., – все это в теснейшей связи с ведением Министерства финансов. О контролере государств[енном] и говорить нечего; он почти для министра финансов – сиамский близнец. Затем председатель Департ[амента] госуд[арственной] экономии есть столь же органически связанный с министром финансов человек, сколько и политически. Он призван поддерживать политику, так сказать, министра финансов.

Вот почему, будь я на месте Государя, я бы придавал особую цену единомыслию и взаимодействию и солидарности этих четырех функций, то есть я бы при избрании нового министра финансов задал бы себе и ему вопрос: ожидается ли гармония между ним и тремя остальными сотоварищами. Например, Абаза, как все говорят, видимо утомлен, разочарован и апатичен, потом он не в духе той чисто русской программы, которую, основанную на твердом исповедывании Самодержавия, представляет собою Вышнеградский. Тогда, как говорит И. Н. Дурново, сам собою является вопрос: кто же будет на его месте. Положим – [Д. М.] Сольский, как человек осторожный и толковый. А на место Сольского, кто? Товарищ его [Т. И.] Филиппов или кто другой, и так далее.

Поэтому, думается мне, было бы весьма целесообразно и практически мудро, если бы при разговоре с Вышнеградским, если бы ему суждено было волею Государя заменить Бунге, Государь, наметив и избрав кандидатов на должности трех постов вышеназванных, предоставил свободу будущему министру финансов в Его присутствии высказаться за того или другого.

Но этого мало. Как бы ни был лучше новый министр финансов старого, как бы ни было единомыслие между четырьмя коллегами прочно, необходимо все-таки вооружаться недоверием к ним настолько, чтобы и их действия были, так сказать, проверяемы и освещаемы для Государева ока общею государственною практикою. И вот тут является польза и даже необходимость такого учреждения, как Финансовый комитет. Я бы повелел ему заседать 1 раз в неделю и этим придал бы ему живое значение.

Все это, спешу вписать во избежание недоразумений, мои мысли и И. Н. Дурново, но об них с Вышнеградским я не заикался.

Сейчас вернулся от Вышнеградского и пишу под сильным впечатлением им рассказанных мне подробностей про вчерашнее заседание в Соединен[ном] прис[утствии] департамент[ов] Госуд[арственного] сов[ета] по вопросу о Взаимном позем[ельном] кредите.

– Нет, – начал Вышнеградский, когда мы остались вдвоем, – я горько ошибся, когда я говорил вам о возможности для Бунге оставаться во главе финансового управления под опекою или руководительством Финансового комитета! То, что вчера случилось в Госуд[арственном] совете, меня окончательно не только разочаровало и смутило, но ошеломило, и не меня одного, но нас всех, не исключая и самого Абазу. Я вынес, даю вам честное слово, глубоко безотрадное впечатление, и прямо говорю вам, я боюсь за судьбы нынешней минуты: или он с ума сходит, или он решился в грош не ставить ни нас, ни даже само дело, в том смысле, в каком мы все его понимаем, и в каком, по нашему твердому убеждению, понимать мы его должны. Вот что произошло. Как вы знаете, Бунге представил в Госуд[арственный] совет записку, очевидно, составленную [Е. Е.] Картавцевым, во исполнение будто бы Высочайшего повеления 1885 года об облегчении положения заемщиков Взаим[ного] позем[ельного] кредита при переходе в Дворянский банк. Я говорю: « будто бы », потому что, как вы вероятно тоже слышали, и как я сказал это самому Бунге, проект его не есть вовсе исполнение Государевой воли, а есть проект слияния Взаимн[ого] позем[ельного] кредита с Дворянским банком на таких условиях, вследствие которых положение заемщиков облегчается весьма мало, казне навязываются большие затраты, и Дворянский банк перестает быть Дворянским, а делается всесословным. Против этого проекта [В. М.] Маркус и я, мы составили замечания и нашли способ уладить дело на началах более выгодных для заемщиков и менее тягостных для казны. Против нашего мнения Бунге представил свои возражения, и должен сказать, такие замечания и такие рассуждения, что ей Богу, совестно было даже выслушивать их. Очевидно, они наскоро были написаны Картавцевым, и Бунге их подписал, не вдумавшись и не проверив неверные даже цифры. В субботу Абаза долго говорил с Бунге. Что они говорили, не знаю, но после Абаза подходит ко мне и говорит: не соглашусь ли я на следующее решение вопроса: министр финансов возьмет назад свое представление, а заемщикам Взаимного кредита, пока выработает М[инистерст]во финансов особый проект, сделать сбавку к январским платежам с 8 рублей на 7 рублей . Я говорю: «Согласен». Маркус тоже. Отлично. Собираемся мы вчера в заседание. Маркус излагает свои замечания; после него я говорю с час времени, и без хвастовства скажу, разобрав пункт за пунктом замечания м[инист]ра финансов, разбил каждое отдельно логикою цифр. Министр финансов видимо был смущен, а в ответ сказавши несколько общих фраз, прибавил, что относительно цифр он не возражает потому, что не имеет под руками свои цифры. Тогда Абаза делает то согласительное предложение, о котором он сообщил в субботу. Мы все готовимся его подписать, как вдруг Бунге нам объявляет следующее: «Я согласен взять свою записку назад, но с одним условием, чтобы сбавки рубля для январских платежей заемщиков Взаимн[ого] поз[емельного] кредита не было сделано, и они должны заплатить все 8 рублей».