Владимир Мещерский - Письма к императору Александру III, 1881–1894

Характерны на днях сказанные нелепости в Киевском окружном суде председателем его Богдановым по поводу дела 7 грабителей мошенников. Это бравада и перчатка, брошенные в лицо всему русскому народу. А сменят ли такого негодяя? Его и сменить надо и формулировать: увольняется за нелепые речи! Вот что говорил этот умный председатель суда [593]:

Грустны результаты уголовного правосудия, когда судьи относятся к делу формально, не вникая в душу человека, обвиняемого в преступлении. Легко в таком случае заклеймить названием преступника человека невинного, скажу больше, – великого. Поясню мою мысль историческим примером, всем вам хорошо известным. Следует ли признать виновным человека, с обдуманным намерением заведшего в непроходимые болота людей, обратившихся к нему за помощью – с просьбой указать дорогу, и этим способом лишившего их жизни? Если рассмотреть дело формально, если остановиться только на суждении о том, сделал ли он то, что ему приписывается, если отнять у вас, гг. присяжные заседатели, право проникнуть в душу человека, преданного вашему суду, если заставить вас отвечать не на вопрос «виновен ли», а на вопрос: «совершил ли подсудимый то деяние, запрещенное законом, которое ему приписывается», то вам пришлось бы признать виновным этого человека – а между тем этого человека чтит вся Россия. Его имя с благоговением произносит всякий русский: зовут его Иван Сусанин и он своим поступком спас жизнь Русского Царя.

Затем вот как этот Демосфен российской Фемиды характеризует суд по совести и суд присяжных в Самодержавном русском царстве:

Вы сознаете присутствие великой и таинственной силы, которая поможет вам исполнить вверенное вам дело и пренебречь всеми толками и нападками людей, недовольных судом присяжных. Эта сила, гг. присяжные заседатели – закон, воля нашего Царя. Он хочет, чтобы вы судили и чтобы ваши решения принимались как истина, и никто в суде, после произнесения вами вашего приговора – ни прокурор, ни защита, ни подсудимый, не должны на основании закона высказывать против него не только хулы, но даже сомнения в его справедливости.

Всемилостивейший Государь!

Письмо это в одно и то же время и крик наболевшей и истомившейся души, и результат долгого мышления, озаренного светлою исходною мыслию. Смею просить прочесть оное со вниманием, а буде оного удостоите сие письмо, почти уверен в сочувствии, тем более, что оно есть в то же время итог так сказать молитв последних двух недель.

Да, увы, есть с чего истомиться. Вот шестой год, как я в душе своей ношу веру как камень несокрушимую, как солнце светлую и горячую, веру в правоту Вашего пути и в правду Ваших мыслей; вера эта растет, а между тем ее участь – бессилие и почти безмолвие посреди моря сомнения одних, равнодушия других и злобы третьих.

Душа болит от этого бессилия, но дух не падает и не слабеет, ибо во всем, что вне этого петербургского сановно-интеллигентного мира, ежедневно я нахожу несомненные доказательства того, что я прав в своей вере и что путь Ваш есть тот, которого желает и благословляет всякая честная душа в России.

В этом безвыходное положение: здесь душа болит и томится от бессилия дать вере своей голос и найти в толпе равнодушных отзывчивость этой вере; там, в России, чувствуешь полное объединение своей веры с верою других; там нет равнодушия, ибо есть надежда и желания. Здесь ничего не желают, кроме нового, как повода к толкам; там желают старого – порядка; здесь новое интересует на минуту, и конечная цель минутных похотей к новому в умах – все та же дурацкая конституция; там – конечная цель желаний – успокоиться под сенью прочного порядка вещей и почувствовать вместе с упроченною властью возврат к действительной народной жизни.

Примеров этого разногласия много. Беру первый попадающий под руки. Вся Россия буквально из конца в конец стонет и плачет над безобразным порядком вещей, силою инерции и бездушного теоретизма установившимся в мире Министерства народного просвещения. Безобразие это слишком ясно, чтобы можно было им не поражаться. Университеты стали от переполнения и от физической невозможности учиться рассадниками анархизма и растления; до 200 гимназий и прогимназий ежегодно впускают в университеты по тысяче человек, а по несколько тысяч в год бросают в омуты жизни под предлогом невыдержанных экзаменов, где эти несчастные ни к чему не пригодные или гибнут или губят других. А школ, где бы мог русский юноша научиться способу зарабатывать хлеб на месте родины – нет. Вот положение. Что же мы видим? Видим какой-то таинственный заговор. Министерство народного просвещения из страха Каткова, с улыбкою Делянова, с равнодушием [М. С.] Волконского, с бездушием [А. И.] Георгиевских и К иичто-то лепечет и ничего не смеет решительного. Катков, которому нужно, чтобы Делянов, его слуга и раб, оставался на месте, молчит, а печать, которая двадцать лет назад кричала против классицизма, когда она видела в нем залог порядка, теперь упорно молчит, видя, что эти гимназии благодаря их массе являются орудиями беспорядка. Но этого мало, известные либералы юристы в среде государственных людей, подобно печати стоявшие против классицизма и против графа [Д. А.] Толстого 20 лет назад, теперь, когда вред для государственных интересов от неправильного ведения учебного дела стал очевиден, кричат за неприкосновенность безобразий и против всякой попытки урегулировать быт университетов и гимназий, даже против профессиональных школ, под предлогом, что они слишком много могут мешать молодежи идти в университеты!

Вот в таком хаосе прежде всего нужна речь в той печати, которая влияет на умы, убежденная, ясная и именно за порядок и за правительственные интересы, речь ежедневная, беспрерывная, которая бы равнодушных будила и служила бы стимулом для иных государственных слуг не засыпать и не предаваться апатии, когда нужно действовать. Нужна речь, которая происходила бы от ясного понимания правительственных интересов и от прислушивания к нуждам благочестивых людей, а не к увлечениям либералов.

И так по каждому вопросу. Правительство действует, начинает действовать, и затем что же? Общество в Петербурге ждет, что скажет газета, а газеты говорят так, чтобы выходило нечто среднее: не то за порядок, не то против излишнего усердия к правительственным интересам, и всегда выходит речь без убеждений, которая в свою очередь воспитывает общество в том же духе равнодушия к интересам порядка. Газета сегодня то сказала, я так думаю; газета завтра так скажет, я принимаюсь так думать… И везде слякоть и размазня, отражающаяся в России застоем и унынием. «Новое время» стало главным органом этого ужасного направления без принципов, без убеждений и без священного огня в вопросах, где не военный нужен патриотизм, а вседневный, гражданский. Прямо за Бога говорить оно не смеет, прямо стоять за царское Самодержавное правительство оно не смеет, прямо идти против зла оно не смеет; везде неубежденность, везде малодушие Пилата, везде ухаживанье за толпою интеллигентов, везде страх уменьшить денежную прибыль своей газеты… Я называю это состояние ужасным , ибо оно действительно таково; оно ведет к торжеству зла и к постепенному ослаблению и уничтожению устоя, порядка, принципов и преданий.