Владимир Мещерский - Письма к императору Александру III, 1881–1894

Мое мнение многие разделяют. Русский Государь должен быть Григорием VII, кн. Болгарский – Генрихом IV, а Петербург – Каноссою [287]. Князю Александру следует приехать сюда покаяться и просить милостивого прощения у русского Государя. Лучшего ему нечего желать.

Но в таком случае следовало бы восстановить во всей силе опеку над князем Болг[арским] и полную зависимость Болгарии от России. Вообще мне кажется, что даже просто сговориться с Австриею, ей отдать Сербию, а нам взять Болгарию , было бы самым лучшим исходом и предотвратило бы все неудобства долгого периода переговоров, которые того и гляди, окончатся все-таки войною. Разделом же Балканского полуострова с Австриею была бы предупреждена война, и мне кажется, предупреждена надолго. Пока же этого раздела не будет, Болгария будет всегда в руках английской интриги, всегда Каравеловы будут угрожать переворотами, и всегда война будет на носу. Да и в самом деле, серьезно рассуждая, кому и для чьих интересов нужен король Милан, нужен князь Александр. Не проще ли из Болгарии сделать русский народ и русский край?

Вот два случая, доказывающие, увы, как не уважают закон о цензе морском те, которые так усердно отстаивают его необходимость.

Первый случай: на днях было производство в командиры суден двух капитанов 2 ранга, – фамилии, к сожалению, не упомнил, – с нарушением той статьи о цензе, на основании которой не может быть командиром тот, кто 6 лет не проплавал на судне старшим офицером. Оба не удовлетворяли этому пункту.

Второй случай: адмирал [Н. И.] Казнаков получает такую бумагу из Петербурга: не признаете ли возможным принять в должность флаг-офицера, или флаг-капитана [288], такого-то (чуть ли не Палтова) и т. д. Казнаков в смущении, а еще более в смущении его флаг-офицер (племянник А. С. Васильковского), которому приходится в угоду петербургскому распоряжению быть смененным ни с того ни с сего и лишаться возможности дослуживать свой ценз.

Такие факты не доказывают ли, увы, что все-таки главную роль играет не закон о цензе, а протекция и собственные соображения Морского Гл[авного] штаба.

Вот тут-то и является грустная сторона вопроса. Против кого ценз оказывается неумолимым? Против старого севастопольца, служившего в Царской охране, против возившего на яхте «Александрия» адмирала Эйлера…

Почему так? Моряки говорят: потому, что в Гл[авном] Морск[ом] штабе орудует всем заведомо враг существующего в России порядка: бывший подсудимый за госуд[арственные] преступления – [В. А.] Обручев. «У нас охранным дороги нет», – было сказано одному офицеру в Морск[ом] штабе. А рядом с этим отступления от строгости ценза делаются тем, за кого есть рука. И в конце концов выходит постепенное только увеличение числа недовольных и раздраженных в морском ведомстве, совершенно даром.

О, если бы только убрали Обручева без следа из морского ведомства!

Был сегодня в компании друзей в Александринском театре на новой драме [И. В.] Шпажинского: «Простая история» [289]. Чепуха, признаться, порядочная, история сложная, но видится с интересом, и играна отлично!

После театра мы рассуждали о русском театре вообще. Мы были все одного мненья: не дается русский театр [И. А.] Всеволожскому. Он ведет дело не мастером, и дело потому самому его не боится. В чем же порок дела? По-моему, в нем два порока: один административный, другой – бытовой.

Административный порок заключается в установившихся денежных отношениях между Дирекциею и кассою Министерства двора. У Александр[инского] театра нет бюджета. Все им добываемое идет в кассу Минист[ерства] двора; все, что ему нужно расходывать, идет из кассы Минист[ерства] двора. Отсюда сама собою вытекает следующая практическая сноровка: чем больше доходов дает Александр[инский] театр, чем меньше расходов, тем лучше…

Но если эта сноровка лучше для кассы, то, увы, она хуже для интересов русского театра.

Алекс[андринский] театр не есть театр антрепризы. Это Императорский русский театр, призванный служить для всей России 1) примером, 2) школою и 3) воспитателем общества.

Отсюда само собою вытекает, что прежде всего Александр[инский] театр не должен гнаться за большою наживою, а за хорошими представлениями. Теперь наоборот: главная забота – сбор ; что дает сбор, то давать, что дает меньше сбора, то не давать. Оказывается, что классические вещи, что пьесы [А. Н.] Островского не дают полного сбора, – их не ставят. Пустяк, как «Баловень» [290], дает полный сбор, – надо часто ставить.

Но и этого мало.

Il faut aiguiser l’appétit [291], и вот весь сезон еженедельно даются новые пьесы, одна посредственнее другой. Для чего? Для полного сбора! Пьеса проваливается. На нее затратили. Опять кассовое соображение: надо ее давать в воскресенье, когда всякая дрянь дает сбор, и вот для народа по воскресеньям вместо того, чтобы давать хорошие пьесы, дают ту дрянь, которую публика провалила на неделе, благо все равно сбор будет.

Понятно, что это воззрение чисто антрепренерское, но подобает ли ему быть в Императ[орском] русском театре, не думаю. Он него страдают актеры, которые à force de jouer [292]глупые пьесы, à la longue [293]портятся, и страдает публика, а главное, портится в ней вкус, притупляется чувство изящного, грубеют нравы… А надо, чтобы Русский Императ[орский] театр производил совершенно противоположное действие. Надо, чтобы он в начале не гнался за полными сборами, а гнался за отличною постановкою хороших пьес, с тем, чтобы постепенно приучать публику к хорошему репертуару; ну год, два будет менее дохода и больше расхода, но зато через два, три года, можно создать из Русского Алекс[андринского] театра образцовый театр, достойный имени Императорского, и публика начнет валить в театр.

Второй порок – бытовой, заключается в полном разобщении Русского Имп[ераторского] театра от общества и от директора. По-моему, директор Имп[ераторского] Русск[ого] т[еатра] должен хоть полдня жить в общении с артистами, то есть бывать с ними, присутствовать на чтениях, принимать их у себя, устраивать у себя чтения, спектакли и т. д. Только тогда русские артисты утратят свое неумение играть порядочных людей.

Мне сдается, что эти мысли верны. В часы досуга, которых, впрочем, у меня не бывает, я мечтаю, что меня следовало бы специально для Русского театра назначить помощником к Всеволожскому с одним только кругом обязанностей: возиться с актерами и актрисами и улучшать репертуар. Я бы с этим делом справился бы под начальством такого милого человека, как Всеволожский… Но увы… Я пишу пьесы… ergo [294]не гожусь. Ну, да и то сказать, с суконным рылом в калачный ряд не суйся.

Слышал сегодня о вчерашней схватке между [А. А.] Абазою и Бунге в Комитете министров, если не ошибаюсь, по вопросу о ссуде землевладельцам под зерно денег. Еще одно странное исполнение Высочайшей воли представил, говорят, этот проект Бунге. Абаза, говорят, ему прямо сказал, что в представлении проекта ссуды под зерно на правительственное утверждение он усматривает исполнение Высочайшей воли, но в сущности и в подробностях самого проекта оказывается совсем противоположное, так как условия займа, проектируемого Мин[истерством] финансов, до того тягостны, что или землевладелец не в состоянии будет занять денег при этих условиях или, если займется, то разорится от тягостных процентов. По расчету, говорят, выходит, что Бунге представил такие условия займа под зерно, что занявший деньги должен будет платить 24 %!