Владимир Мещерский - Письма к императору Александру III, 1881–1894

Les petites causes font souvent de grands événements, les petites gens font souvent de grandes coquineries! [405]

Эти две мысли a là Козьма Пруткова [406]записываю под впечатлением разговора с [В. П.] Рокассовским на тему, почему не удается Ростову-на-Дону добиться до градоначальства. С одной стороны есть причина официальная: препятствия со стороны Министерства финансов, но с другой стороны есть petites gens, petites causes et grandes coquineries [407].

Все сие сводится к одному лицу, некоему Андрею Байкову , издавна известному по всей России своими гешефтами и предприятиями. Этот Байков крупный аферист, медный лоб, весьма темный по нравственности, после миллиона перипетий попал в Ростове-на-Дону в городские головы и сидит там поныне, приобрев в свою пользу всю сволочь города Ростова.

Посредством этой сволочи Байков всемогущ в Ростове и, как несомненно все то знают, городскую кассу и свою собственную считает за одну. Заняв столь теплое местечко в Ростове, Байков ни за что не хочет, чтобы Ростов стал градоначальством, ибо тогда его престиж головы Ростова уменьшается, и он непосредственно подчиняется градоначальнику. И вот каким образом сам Байков жалует [408]самого себя в этом вопросе. Приезжает Рокассовский в Ростов ревизовать городскую кассу. Оказывается недочет в несколько тысяч.

– Где они? – спрашивает Рокассовский.

– Они мною взяты были для поездки в Петербург и на смазку колес в Министерстве финансов.

Рокассовский донес ген[ерал]-губернатору [409], начался законный ход следствия, и вот год, как Байков даже не признает нужным отвечать на запросы.

И в частном разговоре он всякого уверяет qui veut l’entendre [410], что пока он голова в Ростове, градоначальства не будет, и будет он платить и платить из городских сумм, и под суд не попадет, и градоначальства в Ростове не будет.

Я сегодня спрашивал у [И. Н.] Дурново, правда ли, что таков Байков, он мне на это сказал: «Это плутище целое, каких на Руси мало! И вы посмотрите, градоначальство в Ростове не будет!»

Курьезные у нас воззрения. Из разговора с И. Н. Дурново я вынес убеждение, что работа проекта [А. Д.] Пазухина об устройстве уездного и губернского управления, – делается втихомолке потому, что гр. [Д. А.] Толстой не хочет ее оглашать, а не хочет он оглашать, как оказывается, из опасения, чтобы ему не помешали и не повредили…

Ну разве это не курьезно? Кого же он может бояться, имея доверие Государя и исполняя, так сказать, Его предначертания… Вот эта работа под шумок – слабость гр. Толстого. С нею я мириться никак не могу, ибо это прямое указание на свою неуверенность, на свою слабость, которое здорово живешь, он пускает в виде предположения в общество и в провинцию и в печать.

– Ага, – говорить будут, – небось скрывает от всех свою работу, боится противоречия, боится печати, боится либералов.

А между тем, какое сильное ободряющее, успокаивающее и отрезвляющее действие на умы в России мог бы произвести тот же гр. Толстой, если [бы] он в « Правит [ ельственном ] вестнике » ясно, отчетливо и точно напечатал всю программу предположенных им по этому вопросу работ с пояснением цели их, без страха и без туманных фраз…

Трудно передать, как сильно было впечатление, произведенное назначением [И. А.] Вышнеградского на всех, решительно на весь Петербург.

Толки длятся доселе.

Большая часть государственного люда, разумеется, недовольна. Есть пуристы между ними, которые доводят свой пуризм до такого рассуждения: помилуйте, в Государственный совет, такое высокое по своему нравственному значению учреждение – вводить человека, про которого говорят все: это аферист ! Другие со злобою говорят: отчего после этого [Н. Н.] Сущову [412]не быть членом Госуд[арственного] Сов[ета]… И все это говорят люди, в скобках будь сказано, которые бы душу свою продали, чтобы нажить себе состояние, и не Бог весть какими строгими путями!

Впрочем, вот что верно, и что несомненно: акт Царской воли и Царского назначения сам собою возымел громадную убедительную силу. Когда шли толки об этом назначении месяца три назад, противники кричали с пеною у рта. Теперь, раз факт совершился, есть раскаты глухого грома, но пены у рта ни у кого! Все преклонились, и теперь на пятый день я слышу уже толки такие, там, где в первый день были возгласы негодования: «On dit du reste que c’est un homme d’immensément d’esprit, qui sais peut être sa fera un bon financier» [413]. Так говорят в фешионабельных гостиных а ла [А. Е.] Тимашев.

Но слышны толки.

В тот же день: это смертный приговор Бунге.

Другой: это удар [А. А.] Абазе.

Третий: это интрига русской партии.

Четвертый: Победоносцев негодует.

Пятый: Победоносцев в восторге.

Шестой: [Д. А.] Толстой негодует.

Седьмой: Лучше было бы назначить прямо в министры финансов.

Восьмой: Лучше было бы назначить в товарищи мин[истра] финансов и т. д.

Еще толк интересный. Слышал, что Абаза rit jaune [414], и вот почему: он будто бы просил у Вашего Величества назначить ему рабочего в Департамент экономии, и рассчитывал подвернуть к себе не мытьем, так катаньем – [К. И.] Домонтовича ( un rouge [415]) – и вдруг ему дают Вышнеградского!

Но толки толками, а вот действительность. Видел я Вышнеградского на третий день Пасхи. Он сияет, и сияет радостью доброю и честною. Это не выскочивший в люди, это свыше ожидания осчастливленный человек, который не знает: как сказать своему Государю ответ на Его доверие, и с другой стороны сразу озадачен вопросом: достоин ли он этой Царевой милости и сумеет ли ее оправдать?

Мне это очень понравилось в нем, ибо высказано было оно удивительно просто.

– Пошло было бы мне теперь, – сказал мне Вышн[еградский], – теперь, именно теперь, говорить о моем настроении к Государю: преданность и готовность всякою искрою ума ему служить – от нынешнего события не может измениться ни в количестве, ни в качестве; но я бы вот что хотел бы сказать Государю: я доселе умом своим больше критиковал, чем творил, боюсь, сумею ли оправдать доверие Государя, вот что для меня страшно! Одно только скажу: пойду твердо и прямо, а там, что Бог даст.

В субботу вечером 12 апреля Вышнеградский получил письмо от барона [А. П.] Николаи с поздравлениями и с копиею указа.

В воскресенье он был у Абазы, Абаза встретил его с улыбкою будто бы удовольствия… и поздравил, сказав: «Поздравляю Вас, себя и нас!»

Затем он ему говорит: «Ну что ж, aussitôt pris, aussitôt pendu [416], – пожалуйте к нам на заседание в среду». От Абазы Вышн[еградский] едет к бар[ону] Николаи, и от него узнает, что или Абаза хотел его подвести, или просто не подумал о том, что сказал. Бар[он] Никол[аи] говорит Вышнеградскому: «Алекс[андр] Агеев[ич], вероятно, увлекся нетерпением Вас иметь сотрудником, как мог он забыть, что новый член Госуд[арственного] сов[ета] не может вступить в департамент прежде, чем исполнит торжественный обряд его представления Государственному совету в Общем собрании».