Чулпан Хаматова - Время колоть лед

ХАМАТОВА:Знаешь, если бы такой проект – фильм или спектакль о Горбачёве, о том, что он сделал, об их невероятной любви – состоялся, это было бы счастье. Не только профессиональное – для меня как для артистки, а для всех нас, людей, граждан своей страны: эту историю надо рассказывать. И надо обязательно постараться успеть рассказать ее, пока Михаил Сергеевич имеет возможность это увидеть. Хотя бы для того, чтобы он знал, что мы ему благодарны. Но и – это очень важно – для того, чтобы запечатлеть время и его героев таким, каким оно было на самом деле. Без вранья и передергиваний.

На ростовский рейс еще не объявили посадку. А про хабаровский повторяют: задерживается на час, на два и, наконец, на три часа. Не могу сообразить, почему эта информация кажется мне важной. Я лечу в родной Ростов впервые за долгое время. Но не к своим родителям. А к маме и папе друга своего детства Кирилла Серебренникова. Не поболтать и не в гости: записывать интервью для фильма о том, как и почему начались обыски и аресты по “театральному делу” и как так вышло, что Серебренников уже несколько месяцев находится под домашним арестом. Я долго не хотела этот фильм снимать, а потом поняла: никуда не деться, об этом деле надо рассказывать. И рассказывать так, чтобы вся абсурдность ситуации стала понятна не только близким друзьям, уверенным в его порядочности, но и другим людям, возможно, никогда не бывавшим в его театре, не смотревшим его фильмы, услышавшим обо всем по телевизору и повторившим, вслед за бойким корреспондентом, “вор должен сидеть в тюрьме”.

Я точно знаю, что мама Кирилла интервью мне не даст, не сможет: она несколько недель лежит без сознания.

Я пытаюсь выстроить в голове план разговора с отцом Серебренникова. Как спрашивать о происходящем отстраненно? Как подготовиться к вопросам, которые он будет задавать мне? Ведь наверняка будет спрашивать: какие перспективы у дела его сына, что вообще происходит в Москве, как им с матерью жить дальше и, главное, – за что это всё, почему, зачем и когда кончится.

Я сижу у выхода на посадку, осоловело гляжу на паркующиеся у гейтов и отъезжающие на взлетку самолеты и ем мороженое. И в очередной раз слышу про хабаровский рейс, который задерживается, а его пассажирам предлагают получить талоны на закуски и горячие напитки. Куда они летят, думаю я, кто их встречает там, в Хабаровске, где уже ночь и никого не предупредишь, что самолет опаздывает? А когда все встречающие проснутся, самолет, вероятно, будет в воздухе и, значит, точно никого не предупредишь.

От скуки представляю пассажиров задерживающегося самолета: допустим, мама с детьми летит проведать свою маму, бабушку этих детей, – двое их или трое; бабушка ждет внуков и никак не может уснуть, наготовила полный холодильник всего, что они, скорее всего, откажутся есть, а она лежит без сна и перебирает в голове все истории, что должна рассказать внукам, все места, куда их поведет: театры, аттракционы, зоопарк. В Хабаровске есть зоопарк? Подросших внуков будут показывать знакомым и родственникам, а мама, предположим, отправится на встречу выпускников, где будет поправлять прическу, рассказывая землякам о жизни в Москве, и искать в толпе немного располневших, с пробивающейся сединой сверстников длинношеего мальчика, с которым целовалась на выпускном. Или не целовалась, а он – целовался с другой, потому-то она и уехала в Москву. Я придумываю еще одного пассажира: двадцатилетний влюбленный, летит в Хабаровск впервые; оттуда родом его девушка; они познакомились, допустим, на концерте, месяца три переписывались, отважно сражаясь с разницей во времени, а теперь вот должны встретиться, он волнуется из-за задержки рейса, и каждая минута кажется ему смертельным промедлением: а вдруг она разлюбила, а вдруг эта поездка всё испортит, а вдруг они вообще всё это себе придумали, и как только встретятся в зале прилета, магия исчезнет. И вот он приходит в буфет и выпивает сто граммов для храбрости. Рейс откладывают еще на час – он выпивает снова. Каким он долетит? Или, например, хирург из Москвы, его позвали в Хабаровск на трудную операцию…

Звонит телефон. Это Чулпан: “Представляешь, наш рейс уже третий раз откладывают”. – “Куда ты летишь?” – “В Хабаровск”. – “Ты где?” – “В аэропорту”. Мы в одном терминале, и у нас куча времени. Встречаемся в “Пельменной”, и я рассказываю ей про всех пассажиров рейса, которых придумала. О том, что это вообще-то она летит в Хабаровск, я забыла. КАТЕРИНА ГОРДЕЕВА

ХАМАТОВА:У меня творческий вечер, потом, надеюсь, встреча с губернатором по фондовской программе трансплантаций в регионах, а еще мы хотим сотрудничать с региональным минздравом…

ГОРДЕЕВА:Ты говоришь как политик о графике встреч в деловой поездке.

ХАМАТОВА:В каком-то смысле так и есть. Я смирилась с тем, что эти встречи – часть моих обязанностей. Потому что люди, которые всем управляют, особенно в регионах, готовы встречаться только со мной, значит, мне надо с ними ужинать, беседовать, договариваться. Я уже по этому поводу не напрягаюсь, я просто это делаю.

ГОРДЕЕВА:Можешь вспомнить первого политика, у которого ты что-то просила?

ХАМАТОВА:Это две тысячи шестой год. И это – сейчас, Катя, в такое даже трудно поверить, – время, когда благотворительное пожертвование нельзя было сделать с помощью кредитной карточки: можно было или наличными принести в фонд, или бросить в кэш-бокс на какой-то акции. Или идти в отделение Сбербанка и заполнять квитанцию с диким количеством цифр и непонятных аббревиатур. Понятно, что первый человек, которому пришла в голову фантастическая идея всё это изменить, была Галя Чаликова. Она строго сказала: “Тебе надо встретиться с Сурковым”. Я не сразу поняла, кто такой Сурков, почему мне надо встречаться именно с ним. Но Галечка быстренько со своим особенным нажимом объяснила, что он из администрации президента и “очень влиятельный человек”.

ГОРДЕЕВА:Речь о Владиславе Суркове, в то время заместителе руководителя администрации президента, которого называют “серый кардинал”?

ХАМАТОВА:Ну, это ваши журналистские примечания. А тогда Галечка сказала: “Надо, чтобы ты попросила Суркова поменять закон в Центробанке, он может. У меня все бумажечки готовы, нужно просто с ним поговорить”. Каким-то кружным путем мы договорились о встрече с Сурковым. И это был мой второй в жизни поход в Кремль: во время первого я получала детскую Госпремию за “Дневник Анны Франк”. Прямо перед входом в ворота Спасской башни я встретилась с Олей Журавской, которая примчалась по булыжникам Красной площади на огромных каблуках, опаздывала, но вручила мне те самые “бумажечки” – документы от Чаликовой. Я их хватаю и, дрожа, прохожу контроль, меня ведут по коридорам и заводят в кабинет, где я немедленно успокаиваюсь, потому что на стене в кабинете Суркова висит портрет Джона Леннона.