Чулпан Хаматова - Время колоть лед

ГОРДЕЕВА:На каком языке вы говорите в кадре? У тебя много текста?

ХАМАТОВА:У меня его нет. Там ни у кого нет текста – такой фильм, притча. Без слов. Эти съемки, признаться, – большая авантюра. Файт нашел в Баку место, которое почти точно соответствует сценарию: узенькая улочка, дома вплотную друг к другу, с балкона напротив, перегнувшись, можно что-то передать соседу. Между ними – узкоколейка. Всё как будто специально для нашей картины. Продюсеры решили обратиться к правительству Азербайджана с просьбой помочь в съемках; власти сперва радостно согласились, а потом стали предлагать: ой, а давайте мы перенесем действие из этих трущоб в наши фешенебельные районы, зачем снимать нищету, ну и так далее.

А Файт уже раззадорился, и мы начали снимать втихаря: на шухере стояли мальчишки, режиссер командовал “Мотор!”, мы запускались: мотор, поезд идет, мы играем, операторы бегают и снимают. Но как только подъезжает полиция, оборудование мгновенно прячется, и все изображают из себя мирно прогуливающихся туристов. Правда, потом в Азербайджане снимать нам стало так опасно, что группа переехала в Грузию. Мы столько хохотали, столько дурачились, давно такого не было! И Дени, и Мики, и Файт – люди, живущие исключительно в мире творчества, и съемки для меня были – будто побег в другой мир. На несколько дней.

Чулпан исчезает в темноте телетрапа. Иду к своему. Внезапно соображаю, что она так и не сказала, каким образом выяснилось, кто хозяйка лифчика. Звоню: “А как он понял, что лифчик – ее?” – “Очень просто. По трусам. Они сушились на веревке, которая тянулась из ее окна”.

В мире хелмеровской притчи у жителей трущоб, теснящихся вокруг смыслообразующей узкоколейки, мог быть только один комплект белья. И это делало рифмы судьбы простыми и понятными: трусы к лифчику, человек – к человеку, поколение – ко времени, жизнь – к истории.

“Ты правда хочешь свести всю эту книжку к рифме лифчика с трусами и так закончить?” – Чулпан отрывается от монитора и смотрит растерянно. Мы сидим на кухне целую ночь, пытаясь расстаться с книгой: поставить точку и считать эту историю завершенной. КАТЕРИНА ГОРДЕЕВА

ГОРДЕЕВА:Это метафора. Мне кажется, сколько бы мы ни сокрушались о том, в каких обстоятельствах живем, переменить их нам не под силу. Можно их описать, отрефлексировать, зафиксировать, наконец.

ХАМАТОВА:Ну, это то, ради чего мы с тобой все эти разговоры и затеяли.

ГОРДЕЕВА:Совершенно верно.

ХАМАТОВА:Но мы себя как поколение так и не определили. Мы – кто? Мы – какие?

ГОРДЕЕВА:Из одного следует другое, Чулпан. Можно ли говорить о нас как о людях, приехавших из разных российских городов в Москву, окрыленных Перестройкой и открывшимися возможностями, верящих в себя, в профессию, в свою страну, а потом с разбегу ударившихся головой о бетонную стену новой реальности, в которой ничего из того, во что мы верили и на что надеялись, просто нет?

ХАМАТОВА:Наверное, можно. Но так часто бывает с поколениями: обманутые надежды…

ГОРДЕЕВА:Думаю, например, от шестидесятников нас отличает полное и окончательное осознание своей травмы. Поколение “оттепели” до последнего надеялось изменить мир. Поколение “заморозков” – то есть наше – на это даже не рассчитывает. Хотя мы всё еще держимся за возможность – назови это надеждой – изменить что-то вокруг себя. И не дать никому эти маленькие, близкие, очевидные перемены отобрать и присвоить. Не знаю, сколько мы еще выстоим, но ни в какую “оттепель” не верю: этот лед не растопить.

ХАМАТОВА:Мы живем в эпоху замороженных надежд и как будто остановившегося для любых прогрессивных перемен времени; надежды, что это переменится, конечно, мало. Но это отнюдь не значит, Катя, что надо опустить руки и ничего не делать, позволив льду подобраться к нам, дать себя парализовать. Позволять такое бессмысленно и даже преступно, я считаю. Нельзя останавливаться, надо пытаться сделать всё, что мы пока еще можем: не тает лед – значит колоть! Не весь. Ну хоть вокруг себя. Иначе жизнь потеряет смысл.

Мы выключаем на кухне свет: утро. За окном в предрассветной мгле, стуча ломами в унисон, невидимые друг другу, но хорошо слышные нам, двигаются навстречу наступающему дню дворники. Они колют лед ритмично и сдержанно. С той свойственной часто повторяющимся механическим действиям обреченностью, которая в итоге делает жизнь осмысленнее. Разбиваясь под ударами, лед хоть и не таял, но отступал, освобождая место черной замороженной земле. Утром по ней можно будет идти: по земле идти, не по льду. КАТЕРИНА ГОРДЕЕВА

Архив Чулпан Хаматовой: 1, 3, 4, 7, 9, 11–20, 22, 23, 25, 26, 49, 61, 79, 80, 82, 86–88, 91

Архив Катерины Гордеевой: 2, 5, 6, 8, 10, 27, 28, 39, 67, 81

Фото Ольги Павловой: 21, 34, 36, 37, 42, 43, 45, 46, 50, 52, 53, 55, 56, 58, 59, 60, 62–65, 72, 89, 90

Фото Peter Brune 24

Фото Сергея Петрова 29, 32, 78

Фото Николая Мещерякова 30

Фото Александра Иванишина 31

Фото Валентина Эшпая 33

Фото Юрия Феклистова / “7 дней” 35

Фото Юрия Храмова 38, 41, 44, 47, 57

Фото Дарьи Кузнецовой 40, 54

Фото Даниила Бейлинсона 48

Фото Сергея Власова 51

Фото Марии Корноуховой 66

Фото Дмитрия Крылова 68

Фото Михаила Зильбера 69–71

Фото Анны Евсиковой 73

Фото Анны Митрохиной 74

Фото Виктора Дмитриева 76

Фото Кирилла Иосипенко 77

Фото Ирины Полярной 83, 84

Фото Дмитрия Серебрякова / ТАСС 85

Кадр из сериала “Зулейха открывает глаза” кинокомпании “Русское” для телеканала “Россия 1” 75

Чулпан с мамой. 1975 г.

Катя с папой. 1977 г.

Чулпан Хаматова. С папой Наилем. 1976 г.

Чулпан Хаматова. С младшим братом Шамилем. 1986 г.

Катя Гордеева. С мамой Ирой и папой Володей. 1977 г.

Катя Гордеева. С папой. 1979 г.

Чулпан Хаматова. 1978 г.

Катя Гордеева. 1980 г.