Чулпан Хаматова - Время колоть лед

У меня по графику было примерно минут по сорок на каждую встречу в каждом ресторане. Всего встреч было восемь. Или девять. Я уже не помню. Все эти встречи строились примерно так: мы встречаемся у входа, входим в ресторан, садимся, мой визави, как мужчина состоятельный и щедрый, говорит: “Давайте сначала я вас накормлю. Здесь очень вкусно”. Я отвечаю: “Спасибо большое, я не голодна”. Он настаивает: “Ну хотя бы салат”. Я на что-то соглашаюсь, чтобы не обидеть. И, проглатывая листья, грибы, сыр, что-то еще, выбранное моим собеседником, начинаю просить деньги. А он как-то так неопределенно склоняет голову и говорит: “Давайте еще как-нибудь встретимся, поужинаем”, “Вы замечательная актриса, я так рад, что мы познакомились”, “Буду думать, с вами свяжется мой помощник”. И так далее.

ГОРДЕЕВА:И так восемь раз?

ХАМАТОВА:Или девять. Когда я вошла в “Палаццо Дукале” с третьим узнаваемым богатым мужчиной за вечер, портье уже не скрывал своего удивления.

И вот мы в очередной раз входим, садимся, всё идет по прежней безнадежной схеме. Я опять слышу: “Давайте я вас накормлю. Здесь очень вкусно”. Разумеется, ему и в голову не может прийти, что за последние два часа я уже два раза ела в этом ресторане, а до этого еще трижды – в соседних. Отвечаю: “Спасибо большое, я не голодна”. – “Ну хотя бы салат”. А я в соседнем ресторане только что ела именно салат, потому что там тоже было “очень вкусно”… Конечно вкусно, кто бы сомневался! Они же предлагали мне попробовать самое лучшее, что есть в этих прекрасных ресторанах, они же джентльмены… Словом, уже несколько ужинов, каким-то образом в меня поместившихся, распирают меня изнутри. Он опять предлагает: “Давайте хотя бы салат”. И тут, знаешь, все колки мои, которые сдерживали нервную систему, – пум! – лопаются. И я, как у Чехова, слышу внутри себя звук оборванной струны и дальше вижу каким-то внутренним зрением, что я сижу и плачу. И слышу свой голос: “Я есть не хочу, пожалуйста, просто дайте мне денег”. Причем слезы мои капают в пустую тарелку, в которую, слава богу, еще не положили пресловутый салат. Человек напротив меня и изумлен, и ошарашен таким поворотом. И вдруг он, первый из всех сегодняшних собеседников, заинтересованно спрашивает: “Хорошо-хорошо, подождите, а что случилось?

ГОРДЕЕВА:А кто был тот, перед которым ты разревелась?

ХАМАТОВА:Ашот. Ашот Хачатурянц. Замечательный человек, который в итоге оплатил нам и ремонт отделения, и этот космический аппарат на крыше, и потом еще много-много всего оплачивал. Он стал нашим благотворителем и остается им до сих пор. Мы с Ашотом очень подружились, просто по-человечески. Он, знаешь, такое крепкое плечо, рука, за которую можно взяться; тот, на кого можно надеяться.

20 августа 2017 года, Санкт-Петербург. Мы ужинаем: мой муж Николай Солодников, наш любимый друг писатель Людмила Улицкая, режиссер Кирилл Серебренников, его помощница Анна Шалашова, драматург Марюс Ивашкявичюс.

Серебренников в Петербурге снимает фильм “Лето”. Ивашкявичюс и Улицкая приехали на “Диалоги”, наш с Николаем петербуржский проект умных разговоров.

Двумя часами раньше на острове Новая Голландия мы смотрели концерт пианиста и композитора Кирилла Рихтера и его группы. Невероятная, нервная и неровная музыка Рихтера нарастала вместе с северным ветром. Тучи синкопами двигались по небу. В один миг всё достигло апогея: ливануло. Мгновенный, беспросветный, неудержимый питерский дождь. Тут же из толпы зрителей на сцену бросились молодые парни. Они развернули над роялем, виолончелью и скрипкой музыкантов зонты, куртки и дождевики, чтобы исполнители могли закончить концерт. Я тогда еще подумала – это какой-то знак. Но не успела додумать – какой. Концерт закончился. И мы поехали ужинать.

Дождь лил стеной. Приходилось перекрикивать и ресторанную музыку, и шум дождя. Но мы как-то приноровились: строили планы, обсуждали наши “Диалоги”, серебренниковский фильм, будущие совместные проекты. Правда, в разговор то и дело вклинивалось дурацкое “если всё будет хорошо”.

За три месяца до этого ужина, 23 мая 2017-го, у Серебренникова дома и в театре “Гоголь-центр”, которым он руководит, прошли обыски, были арестованы люди. Серебренников остался в статусе свидетеля, ходил на допросы. И продолжал работать.

Год назад, в июне 2016-го, в библиотеку, где прежде шли наши “Диалоги”, тоже пришли с обысками. Дело до сих пор не закрыто, его ведет управление по борьбе с экстремизмом.

И в наши разговоры как будто бы не специально, но неостановимо втекала тема обысков, арестов и довольно мрачного будущего, которого мы не заслужили. Я взрывалась, уговаривая Серебренникова хотя бы на время уехать из страны. Он взрывался ответно: “Почему я должен ехать, если ни в чем не виноват?! Я работаю и делаю, что могу, на благо своей родины. Это преступление? Я никогда ни копейки чужой в карман не положил!” Все кивали. Разговор уходил в сторону: к делам, проектам, фильмам, балетам и операм.

Прощались часа в три ночи. Дождь так и не перестал. Мы с Колей, Улицкой и Марюсом должны были ехать в свою гостиницу. Серебренников и Шалашова – идти пешком, через подворотню, в свою. Мы прощались через чугунные литые ворота. Мы все – с одной стороны, Аня и Кирилл – с другой. На прощание Улицкая поцеловала Серебренникова через решетку ворот. “Сцена из фильма”, – сказала я. “Это какой-то знак”, – заметила уже в такси Улицкая. Но тогда мы так и не додумали – какой.

Меньше чем через сутки, поздним вечером 22 августа, оперативники задержат Серебренникова в номере санкт-петербургской гостиницы, куда он вернется после очередного съемочного дня “Лета”. Наденут наручники, посадят в микроавтобус с темными стеклами и девять часов будут везти в Москву.

Мы узнаем обо всем утром 23 августа: помощница Кирилла Аня позвонит мне, когда я буду подниматься по эскалатору метро “Новокузнецкая”.

А я стану звонить Чулпан. Она со своими детьми, моим мужем Колей, нашими детьми и родителями в Латвии, на хуторе, куда мы все вместе ездим отдыхать каждое лето. Чулпан не сразу возьмет трубку. Я буду дозваниваться. Ей, Коле, опять ей. И все-таки дозвонюсь.

“Это конец, – скажет Чулпан, – что мы сейчас можем сделать?”

И сядет на крыльце дома обзванивать из Латвии знакомых, малознакомых и совсем незнакомых звезд российского шоу-бизнеса с просьбой подписать за Серебренникова поручительство.

С такими же списками сядут в разных концах России и мира все друзья Серебренникова: единственная возможность не сойти с ума от ничегонеделания и бессилья. КАТЕРИНА ГОРДЕЕВА

ХАМАТОВА:Я сижу на крыльце дома и обзваниваю свою записную книжку, при этом знаю, что где-то между Питером и Римом свою записную книжку обзванивает Ксюша Раппопорт, где-то в Москве – Дуня Смирнова, еще где-то названиваешь всем ты. И у всей этой судорожной деятельности есть несколько координационных центров. Как только я с кем-то договариваюсь, то звоню в Москву – Насте Голуб, адвокатам Кирилла, с которыми еще никто тогда лично не знаком, Ане Шалашовой – и сообщаю: такой-то согласен, готов подписать поручительство. В какой-то момент я добираюсь в телефонной книжке до номера Семёна Слепакова, который у нас выступал на лондонском благотворительном концерте. Объясняю ситуацию, и Семён соглашается стать поручителем, о чем я и сообщаю в Москву. А мне говорят: “Да-да, мы уже знаем. Он уже подписал”. “Странно, – думаю я, – я ведь только что с ним разговаривала. Как они могли так быстро узнать?” Но продолжаю обзванивать важных потенциальных поручителей.