Чулпан Хаматова - Время колоть лед

ГОРДЕЕВА:Тем временем Ксюша Раппопорт вспоминает, что на днях летела в одном самолете с Сергеем Светлаковым. И звонит ему. А он ей отвечает: “Да, конечно, я всё подпишу”.

ХАМАТОВА:Ксюша с этой новостью сразу звонит мне. Я – сразу звоню в Москву и говорю: “Светлаков тоже подписывает”. На что мне отвечают: “Да-да, мы знаем, он всё уже подписал”. Я опять в недоумении, как быстро они всё узнали. На всякий случай перезваниваю еще раз и спрашиваю: “Вы уверены, что Светлаков есть в вашем списке подписавших?” А мне отвечают: “Да знаем мы! Мы же уже тебе сказали, Спиваков всё подписал!”

ГОРДЕЕВА:В общем, в этой суматохе Светлаков, Спиваков и Слепаков стали одним человеком. Причем в окончательном списке, том, который был зачитан адвокатом в суде, все фамилии шли подряд, а имена были перепутаны: Сергей Слепаков, Семён Спиваков и Владимир Светлаков. Но, кажется, никто на это уже не обратил внимания.

За день 23 августа и ночь с 23-го на 24-е поручителей было собрано больше тридцати: от Филиппа Киркорова до Наталии Солженицыной.

Поздним вечером 23 августа 2017 года Коля и Чулпан станут искать билеты на самолет, чтобы прилететь в Москву и поддержать в суде нашего друга Кирилла. Но на хуторе с ними семеро – на всех! – наших детей. От года до четырнадцати лет. “Мы решили, что на суд пойдешь ты. Мы посидим с детьми, – скажут мне мой муж и моя подруга. – Только пиши нам оттуда, иначе мы сойдем с ума. Получится – обними Кирилла”.

Обнять – не вышло. Режиссер Кирилл Серебренников стоял в клетке зала заседаний Басманного суда. Как только кто-то протягивал внутрь клетки руки, приставы кричали. И руки отдергивались, как от электричества. Мне чудом удалось втиснуться на узкую скамейку и остаться в зале на время заседания. Я писала Чулпан и Коле сообщение за сообщением: что говорит прокурор, что говорит следователь, что – Кирилл.

Кирилл сказал: “Я бы хотел, чтобы меня отпустили, потому что я не виноват. Те обвинения, которые мне предъявлены, кажутся абсурдными и невозможными. Я честно много лет работаю в России, я делаю спектакли, я снимаю фильмы. В данный момент я нахожусь в стадии производства, мне надо снимать фильм, мне надо выпускать спектакль в «Гоголь-центре». Мне нет смысла никуда убегать и воздействовать на кого-либо: два месяца с момента обысков я не пытался скрыться и всегда по любому звонку следователя являлся на допрос, где бы я ни находился. Никакого препятствия следствию с моей стороны не было. Я со следствием активно сотрудничал и говорил правду, которую я знаю. Она заключается в том, что проект «Платформа», конечно, был, деньги, выделенные на него государством, полностью на него потрачены. Я им очень горжусь, все люди, которые работали в проекте, работали самоотверженно и честно. И никакие случаи злоупотребления и злонамеренного использования средств мне неизвестны. Я художественный руководитель этого проекта, моя работа была сделать так, чтобы проект произошел как яркое и мощное произведение современного искусства, яркое и видное событие в России и за рубежом. Так и случилось, этому есть огромное количество доказательств. Поэтому моя работа художественного руководителя, отвечающего за содержание этого проекта… Мне кажется, что это абсолютно несправедливо”. В зале заседаний нельзя было хлопать. Но на улице аплодировали люди, не слышавшие Кирилла, но читавшие то, что я пишу. Постановление суда об аресте уже снимали все телеканалы, решение судья читал в прямом эфире.

По двум компьютерам в доме на латвийском хуторе его смотрели дети, Коля и Чулпан. Вернее, Чулпан решила не смотреть в монитор, потому что видеть Серебренникова за решеткой было невыносимо. И Чулпан смотрела на Колю. Ей казалось, что, цепляясь за него взглядом, она сможет сдержать слезы. Коля тоже смотрел куда-то мимо компьютера. Дети, оглушенные происходящим, тихо сидели за деревянным столом, на котором стояли оба компьютера с прямой трансляцией из суда. Когда судья произнесла слова “домашний арест”, Коля не смог совладать с эмоциями. Заплакал. Глядя на него, заплакала Чулпан. А за ней – один за другим – все наши дети. “Это же наш друг. Он был у нас в гостях, – сказал кто-то из детей. – Почему его арестовывают, почему он в клетке?” Коля и Чулпан стали рассказывать им про Чиполлино. На экранах компьютеров закончилась прямая трансляция из Басманного суда. И вскоре там действительно забегал Чиполлино. Тот, что в смелые годы советской оттепели был снят режиссером Дежкиным на музыку Хачатуряна. Дети любят этот мультик, там в результате все заканчивается хорошо, а все невинно арестованные выходят на свободу.

На следующее утро я прилетела в Латвию. Чулпан с серым лицом курила на крыльце: “Я никогда не думала, что увижу, как рушится не только всё, во что я верила и на что надеялась, а сама надежда! Я никогда не думала, что увижу своими глазами, как моих друзей сажают просто за то, что они посмелее других. Я никогда не думала, что мы вернемся туда, куда мы в итоге вернулись, а вся завоеванная свобода, вот та, в которую мы верили в Перестройку, окажется пустым местом”, – сказала Чулпан. КАТЕРИНА ГОРДЕЕВА

ГОРДЕЕВА:А тогда, в Перестройку, ты верила, что начнется какая-то совсем новая жизнь?

ХАМАТОВА:Было невозможно не верить: границы рухнули, вранье это отвратительное стало очевидным, выплыла куча гадости, но вместе с этим пришло очищение, предвкушение начала. Было много воздуха и было ощущение своих безграничных возможностей и большого будущего страны, которая, мне тогда так казалось, решительно от меня неотделима.

ГОРДЕЕВА:Согласись, сперва всё-таки этот ветер задул на телевидении, в журналистике. Это довольно важная деталь: любая история нашего поколения – плохая или хорошая – начиналась у нас, в журналистике, и потом как-то по вам, людям искусства, рикошетила. К нам быстрее пришла свобода, мы быстрее стали голосом эпохи, затем в нас бухнули большие деньги, и мы покрылись плесенью. А у вас как раз в то время случился расцвет и обновление.

ХАМАТОВА:Никогда об этом в таком контексте не думала. Но, если ретроспективно смотреть на то, что происходило, то, наверное, так. В конце девяностых, когда журналистика прямо процветает, в театрах царят упадок и разруха. И в кино тоже.

ГОРДЕЕВА:Но ты снялась у Абдрашитова!

ХАМАТОВА:Это на меня свалилось какое-то невероятное счастье! Просто чтобы ты понимала: тогда на всю страну, на все общежития театральных институтов и на всех артистов снимались два фильма: “Вор” Павла Чухрая и “Время танцора” Вадима Абдрашитова. У меня, если по-честному, нет шансов сняться ни в одном из них: я учусь на третьем курсе, живу в общаге, на четвертом этаже и, скорее всего, даже не знаю, что где-то снимается кино. В общежитии у нас всё устроено так: на первом этаже какие-то подсобные помещения, душевые, на втором живут студенты факультета музыкального театра, а третий и четвертый – режиссерский и актерский факультеты.