Чулпан Хаматова - Время колоть лед

У меня в больнице в то время, кроме Даши, есть еще один дорогой друг, мальчик Даня Трунов, я с ним состою в бурной эсэмэс-переписке, в ходе которой он сообщает, что я “единственная женщина его мечты” и когда он поправится, то непременно на мне женится. Мне важно познакомить Дашу и Даню с моим возлюбленным, а его – с ними.

Накануне мы сидим с нашими прекрасными больничными клоунами, артистами Яной Сексте и Максимом Матвеевым, и придумываем, как будет организован завтрашний праздник: кто кого будет кормить, поить, кто делает сцену, кто поет, кто танцует, а кто надувает шары – словом, всё! Такой по-настоящему братский вечер: мы говорим, перебивая друг друга, фонтанируя идеями, горя желанием превратить завтрашний день в настоящий праздник. Мой возлюбленный, видя наш энтузиазм, вдруг предлагает: “А давайте я привезу шампанское… Совсем чуть-чуть, под конец, чтобы было праздничное настроение”. И я думаю: “Боже мой, какое счастье! Он меня понимает”. Наступает первое июня. Мы красим забор. Кто-то не успевает пить шампанское, потому что надо бежать в больницу, где ждут дети, которых не отпустили со всеми красить забор, а кто-то выпивает – в общем, жизнь. Мне надо навестить Дашу Городкову и Даню Трунова. И мы с моим возлюбленным беремся за руки и идем в больницу.

Даня встречает нас, лежа с трубочкой в горле. Он готовится к операции, которая должна сделать его абсолютно здоровым. Он практически вылечился от рака – ему нужно сделать только одну маленькую вспомогательную операцию на горле. Все воодушевлены. Мой любимый общается с Даней. Они, можно сказать, умудряются подружиться. Кто-то из приятелей моего возлюбленного обещает привезти Дане в больницу видеоприставку для компьютерной игры. Через несколько дней я улетаю в театральную школу в Лондон.

И тут, внезапно, Даня умирает: резкое осложнение, в это невозможно поверить – но так было и так всё еще бывает с нашими детьми, хотя и гораздо реже, поскольку качество лечения сильно улучшились. О смерти Дани первым узнает друг моего возлюбленного: он привозит видеоприставку, а ему сообщают, что Дани больше нет.

Знаешь, что случилось дальше? Дальше я выслушиваю от человека, который уже как будто бы стал частью моей жизни, чудовищные проклятия. Мой возлюбленный оказался к такому повороту – к столкновению со смертью – не готов: он мог покупать шампанское, мог попросить друзей привезти приставку, но не мог осмыслить, что вот так всё оборвется… “Зачем ты меня привела в больницу? – кричит мне мой любимый, – зачем ты всё это сделала?”

Что сделала? Что я сделала? Я рыдаю в Лондоне и не могу остановиться, потому что у меня умер друг, умер Даня Трунов. А возлюбленный кричит мне, что это я подвела, что Данина смерть – это моя подлость…

Неготовность людей принимать жизнь целиком, вместе со смертью, накладывает отпечаток на любые отношения. Любить ребенка, который находится на границе жизни и смерти, который всерьез, по-настоящему болен, но, как и любой ребенок, нуждается в дружбе и детстве, – это серьезно. И это может быть очень больно и травматично, если человек готов только побеждать, чувствовать себя героем, щекотать собственную совесть и говорить “какой я молодец”, но совершенно не готов к другому исходу. Ему кажется, что непобеда всё обесценивает.

ГОРДЕЕВА:В каком смысле “обесценивает”?

ХАМАТОВА:Ну, хочется же результата, хочется, чтобы купленная тобой видеоприставка совершила чудо.

ГОРДЕЕВА:Какой путь, по-твоему, должен проделать человек, чтобы осознать тот факт, что единственная возможность сделать всё для ребенка, которого ты любишь, – это дать ему вот это моментальное счастье, счастье в эту самую секунду?

ХАМАТОВА:Любой. Тот, который приведет к понимаю, что ты не можешь быть ответственным за вещи, в которых ничего не понимаешь и, главное, ничего не решаешь. Амбициозность вообще противопоказана благотворительности. Опасно и вредно, когда гордыня переходит дозволенные рамки. Ты как будто уполномочиваешь себя войти в поле, где от тебя, вернее, от подаренной тобой приставки, зависит: будет жить ребенок или нет. Подсознательно, наверное, мой бывший возлюбленный, который, кстати, часто шутил в компаниях, что я его “не люблю, потому что он не больной ребенок”, хотел простой линейной истории: я пришел ребенку на помощь, о нем позаботился, и теперь ребенок выздоровеет, и всё будет хорошо. А это “всё” на полпути оборвалось…

К этому невозможно привыкнуть, но такой исход – часть жизни, тем более жизни в больнице. Это, наверное, самое важное знание, которое я получила от своего волонтерства.

ГОРДЕЕВА:Я так к этому и не привыкла, представляешь. Когда я только начала ходить в РДКБ, еще на съемки, я полюбила мальчика Серёжу Чайкина. Ему было чуть больше года. У него были огромные – в пол-лица – темно-серые глаза. Он любил рекламу по телевизору, “Смешариков” и пожарные машины. Приезжая к нему с подарками и ожидая, когда он проснется или вернется с процедур, я, собственно, и перезнакомилась со всем отделением. У Серёжи был благоприятный прогноз, для исполнения которого всё возможное было сделано. Но что-то пошло не так, и Серёжина жизнь оборвалась всего за несколько часов. Я была в командировке. Когда мне позвонили, я кричала на звонившего: “Это ошибка, я сейчас узнаю у Серёжиной мамы, такого не может быть!” Я действительно позвонила маме, Ире Чайкиной. И мы молчали. Кажется, я тогда впервые в сознательном возрасте столкнулась с неотменимостью и необратимостью смерти. Смерти ребенка. Я оказалась не готова: не знала, что сказать, что сказать его маме – вот же что еще чудовищно. А потом, положив трубку, я не просто плакала – выла. Я, не родитель и не врач, не смогла принять и не приняла эту смерть: я кричала Богу и окружающим это самое “за что?!” – и никто не мог мне ответить.

Позднее, в историях с другими детьми, которых любила, я предлагала небесам всякие сделки, но у меня ничего особенного взамен не было, я предлагала единственное, что было: “Пусть я ничего не сниму в этой командировке, но Дима выйдет из комы, пусть мы не успеем на эфир с фильмом, но Владу найдется донор”. Чушь, конечно. Только через год или два жизни с головой в больнице я усвоила, что не существует логики болезни. Детскую жизнь ты не можешь ни купить, ни выпросить. Можешь просто любить и делать так, чтобы в отпущенном промежутке, в конкретный момент, несмотря ни на что, ребенок оставался ребенком. И был счастлив. Тогда и его родителям, и его врачам будет полегче. Твоя роль, как в старом анекдоте: просто передать соль.

Это понимание меня ни с чем не примирило, но я стала лучше представлять, что могу сделать для больных детей. Мне, кстати, очень помогла однажды подслушанная фраза нашего удивительного доктора Миши Масчана. Как-то поздним вечером он зашел в отделение, где мама кричала на своего ребенка, что-то он там напортачил. Масчан отвел маму в сторону и спросил: “Вам ребенок нужен воспитанный или здоровый?”