Чулпан Хаматова - Время колоть лед

Мы с Юркой были близкими друзьями. Например, я очень боюсь летать и всегда ему звонила перед вылетом. Он рано вставал. А самолеты у меня в энтэвэшных командировках почти всегда были очень-рано-утренние. Я ему звоню: “Юрка! Лечу туда-то”. А он: “Это хотя бы где?” Я кое-как объясняю. Он выслушивает и говорит: “Бог тебя любит. И я тебя люблю. Лети хорошо”. И я летела. Потом самолет садился, я опять звонила Юрке: “Привет, я там-то”, а он так уверенно: “Я же говорил!” Потом он поехал на пересадку костного мозга в Питер. И ему в подарок – в дорогу – мы закачали на ноутбук воздушный симулятор. Там самолеты всё время бились о скалы. Мы договорились: пока я лечу, Юрка не летает в компьютере. Он сам так придумал. Сказал: “Мало ли что”.

Он любил Кижи, хотя никогда в жизни там не бывал. Он знал всё наперед, но никогда в подробностях не рассказывал. Он мечтал, что, когда поедет домой, в Оренбург, мы поедем вместе. Он хотел быть врачом и разводить кроликов, чтоб дарить тем, кого любит. Угрожал подарить мне парочку. “Юрка, зачем мне кролики?” – “Они же мои!”

Накануне его отъезда в Питер мы ходили в Парк культуры, катались на аттракционе “Бэтмен” – это когда животом вниз лежишь, хохотали над зеркалами, видели верблюда и симулятор встречи с космическими пришельцами, засовывали головы в загорелых бодибилдеров и трогали скелеты в пещере ужасов, видели неживого слона и ели настоящую сладкую вату. Когда мы выходили, он вдруг схватил меня за руку: “Знаешь, сегодня был самый счастливый день в моей жизни”. – “Юрка, еще столько всего будет!” – “Да. Но этот – самый счастливый”.

Когда он лежал в Питере, я моталась туда то самолетом, то поездом. Если поездом, он прибывал рано-рано. И я пешком бежала от вокзала на улицу Рентгена, в институт имени Раисы Горбачёвой. Была весна. Первая весна, когда в Питере стали вывешивать на улицах, возле кафе, горшки с геранью. Я бежала и каждому горшку обещала, что познакомлю его с Юркой, когда он поправится. Я об этом говорила каналам, Неве, через которую надо было перебегать, уткам, которые плавали в Фонтанке. Всем. Я почему-то очень хорошо помню эти утра – они всегда были солнечными. Или такими запомнились.

В нашу последнюю встречу мы с его мамой Наташей наперебой говорили ему про то, как всё наладится, как он поправится, как мы поедем в Оренбург, навсегда, чтобы никогда не возвращаться в больницу, потому что начнется, наконец, нормальная здоровая жизнь. Посреди этого потока обещаний Юрка вдруг посмотрел на меня с больничной кровати и спокойно сказал: “Катя, а я своей жизнью доволен”.

Я только сейчас понимаю: Юрка как настоящий мужчина сделал так, чтобы я, расставаясь с ним, не волновалась. Он, который до моего приезда не вставал несколько дней и потом – никогда больше не встал, в тот день, когда я к нему пришла, встал, дошел до окна, влез на стул, посмотрел на улицу и сказал: “Какая красивая осень наступает”. В тот день я привезла ему модем, в компьютере был интернет. Мы всё установили и открыли его почту. Он сообщил бодрым голосом: “Как классно, что ты мне наладила интернет, смотри, как много пришло писем. Мне все пишут!” В его ящике не было ни одного письма, он просто не видел: болезнь убила его зрение.

Его мама боялась, что он уйдет ночью, когда она будет одна. Он ушел утром.

Я боялась, что это случится, когда у меня не будет телефона, я улечу. Он ушел за полтора часа до моего вылета. Я еще очень долго не могла привыкнуть к тому, что он не звонит мне по вечерам и не говорит: “Ангела-хранителя тебе, Бог тебя любит, и я тебя люблю”.

У Юрки не было одного глаза, то есть он был, но зажмуренный с рождения и не видел. Все существа, которых Юрка рисовал, лепил, выжигал или мастерил, были с разными глазами. У меня дома стоит его красная собака. Один глаз у нее зеленый. Другой – синий. КАТЕРИНА ГОРДЕЕВА

ГОРДЕЕВА:После того как Юрки не стало, его замечательная и мужественная мама Наташа уехала в Оренбург. Там ее ждала дочь Аня, старшая Юркина сестра. Через год Наташа родила близнецов. Она не раз говорила мне по телефону, что Юрка ее бережет и помогает ей справиться с его отсутствием. И эти дети – тоже Юркина забота.

Мне кажется, я до сих пор не пережила эту историю до конца. Но спроси ты меня, согласна ли я, чтобы не было боли, но чтобы я никогда не знала Юрки, – нет, не согласна.

ХАМАТОВА:Я тоже не понимаю, как бы я справилась, если бы всего этого – и больных детей тоже! – не было в моей жизни.

ГОРДЕЕВА:Но не знать или не узнать их было очень просто! Смотри, например, я остаюсь во время учебы во Франции и не еду ни в какую Москву ни к какому Листьеву, становлюсь, допустим, филологом или переводчиком. Ты в двухтысячном году выбираешь Берлин, ведь ты там работала в театре, снималась в кино, планировалась карьера. Всё бы сложилось иначе. Ты думала об этом?

ХАМАТОВА:Нет, Катя, это не так. Моя карьера не могла бы сложиться в Берлине. Я же честно попробовала. Точнее, я честно барахталась между – выучила язык, снялась в нескольких фильмах. Репетировала в театре. Но на самом деле душой и головой я была в Москве. В итоге я больше двух лет провела в таком “шпагате”. Но всё это было не мое, это меня не держало, не удерживало, понимаешь?

Столько всего в тот момент происходило в России, что чистым безумием казалось строить какие-то планы в Берлине. Я была твердо уверена, что в ближайшие десять, двадцать, двадцать пять лет всё самое важное будет происходить только в России, всё самое новое будет с нею связано. Столько предложений было – неожиданных, талантливых, безумных. В театре столько всего нового планировалось, в кино. И складывалось полное ощущение, что жить в России – не в бытовом смысле, а профессионально – будет во сто крат интереснее и круче, чем где бы то ни было на свете. К тому же просто устала мотаться.

ГОРДЕЕВА:А что важное для тебя происходило тогда в России?

ХАМАТОВА:В театре шел мой любимый спектакль “Мамапапасынсобака”.

ГОРДЕЕВА:Ты там клеем “Момент” себе уши приклеивала.

ХАМАТОВА:Это было самое незначительное, что я там делала. Но это важнейший для меня спектакль: играя в нем, я поняла, что и как я могу. Тогда же начиналась “Голая пионерка”, потом “Клеопатра”, в кино – “Дети Арбата” и “Доктор Живаго”. Понимаешь, в тот момент талантливые новые люди появились повсюду: Кирилл Серебренников, Ваня Вырыпаев, Нина Чусова, Костя Богомолов, Римас Туминас – все они ворвались в душную прежнюю жизнь, и появилось ощущение, что в профессии будут только перемены, всё новое, свежее, прекрасное. Это был мощнейший стимул. Очень хотелось идти с ними в ногу, соответствовать, развиваться и нестись на всех парусах вперед. Разве не так у тебя в профессии было?