Чулпан Хаматова - Время колоть лед

Прошло несколько месяцев. Случилось именно то, о чем предупреждал Миша. Я сломалась. И сломалась до такой степени, что ненавидела и проклинала тот день, когда мы с Диной Корзун приняли решение стать соучредителями фонда. Я ненавидела и проклинала каждого человека, у которого приходила просить деньги. А само слово “благотворительность” вызывало исключительно чувство тошноты и потребность порыдать, желательно в голос, потому что все, абсолютно все встречи заканчивались отказами, в лучшем случае невнятными размытыми обещаниями.

Так у нас появился Гриша. Григорий Мазманянц. Первый исполнительный директор в истории фонда “Подари жизнь”. И, кажется, первый серьезный мужчина в благотворительном менеджменте. Я сразу же закидала его всевозможными просьбами, одна из которых была – оградить меня от этих бесконечных и безрезультатных встреч со случайными богатыми людьми.

За все последующие десять лет, пока Гриша был с нами, я ни разу не рискнула задать ему вопрос: “А как ты, Гриша, себя чувствовал в первые месяцы работы?” Потому что я, фактически настоявшая на введении должности исполнительного директора в фонде, чувствовала себя ужасно, чувствовала себя разрушительницей всех светлых путей, хрустальных мотивов и святых намерений. “Ты хочешь превратить наш храм в коммерческий ларек”, – самая безобидная и распространенная претензия, которую я слышала в первые полгода Гришиной работы.

Что чувствовал Гриша, я узнала через десять лет.

Гриша чувствовал себя сутенером.

Об этом он рассказал совсем недавно, когда мы, спьянившиеся, праздновали десятый день рождения фонда у меня дома.

Он так старался выполнить мою просьбу – максимально избавить меня от пустой траты времени, – что назначил цену для всех, кто хотел бы со мной поужинать или просто встретиться для последующей, пусть даже теоретической, помощи фонду. “Хотите встретиться с Чулпан лично? Будьте любезны, сначала переведите в фонд деньги”, – ставил условие Гриша.

Одними из первых, кто согласился на эти условия, были хозяева какого-то теннисного клуба. Они были готовы перевести заранее определенную Гришей сумму в фонд, а я была готова приехать к ним за город и поблагодарить всех участников теннисного турнира за помощь. Гриша уже радостно потирал руки, что его идея сработала, как раздался телефонный звонок.

– Мы хотим удвоить сумму! – произнесли хозяева теннисного клуба.

“Прекрасно!” – подумал Гриша и потер руки еще энергичнее.

– У нас на территории клуба отличная баня, – сообщили хозяева клуба.

– Я рад за вас, – уже вслух сказал Гриша и перестал потирать руки.

В назначенный день я, как и договаривались, поехала в теннисный клуб благодарить хозяев за щедрость, но до вечера остаться не могла, потому что должна была играть спектакль. О предложении, связанном с баней, узнала только теперь, десять лет спустя. Спросила Гришу: “И что бы ты им сказал, если бы у меня было время остаться???” Гриша невозмутимо ответствовал: “Разумеется, предложил бы увеличить сумму еще в два раза”. ЧУЛПАН ХАМАТОВА

ГОРДЕЕВА:Гришино появление мне запомнилось, хотя я и не поняла тогда, кто он и чем будет заниматься. Его никто как следует не представил и ничего толком не рассказал. Но до меня довольно быстро дошло, что фонд будет меняться. Из милой компании единомышленников мы вдруг превратились в организацию.

ХАМАТОВА:А что в этом плохого?

ГОРДЕЕВА:Ты понимаешь, это же теперь все выучили словосочетание “системная благотворительность”, а в две тысячи седьмом году мы были уверены, что дело нашей жизни – спасать детей. И тут оказывается, что мы больше не будем собирать деньги на конкретных детей – мы будем собирать деньги вообще. В закрома фонда. И именно Гриша произнес – тогда впервые – слова, которые теперь кажутся нам обыденными и привычными, но тогда звучали холодно и недружелюбно: “эндаумент”, “фандрайзинг”.

Десять лет назад таких слов никто из нас не знал. Мы были уверены, что, нанимая на должность исполнительного директора нового человека, управленца, спасаем тебя от необходимости попрошайничать и унижаться.

ХАМАТОВА:Ты сейчас хорошо всё вывернула, по-журналистски, Катя.

ГОРДЕЕВА:Я говорю о том, как я себе это представляла. Помню заседание, на котором встал вопрос о необходимости менеджера. Там были все: и Миша Масчан, и Катя Чистякова, руководившая донорской и волонтерскими программами, и Галя Чаликова, которая была директором фонда и олицетворяла идеалы, связанные именно с адресной, поименной помощью и личным отношением. Тогда Галя была еще полна сил, здорова. Никому в голову не могло прийти, что совсем скоро придет болезнь и Гали не станет. В общем, мы сидим за огромным столом и говорим о том, что ты не справишься.

ХАМАТОВА:Еще была с нами Тина Канделаки. Я ее хорошо запомнила на той встрече, потому что у нее было очень красивое платье. Сама встреча проходила в офисе у кого-то из наших попечителей. Вопросов было миллион, как обычно. Но именно в тот раз, как никогда, в меня, как вбитый гвоздь, впивалась фраза: “А давайте Чулпан пойдет, а давайте Чулпан позвонит, а пусть Чулпан договорится”. Вот тогда, в перерыве, когда мы вышли покурить, Миша Масчан обнял меня со смесью жалости и ужаса и посоветовал взять директора. “Мы все хорошие люди, Чулпан, – сказал он. – Но нужно взять человека, который сможет организовать и наладить работу”. Ведь как всё было до этого? На Галечке Чаликовой лежали неподъемная ответственность и нагрузка. По сути, она была и исполнительным, и административным, и финансовым, и фандрайзинговым директором. А всё, чего она не успевала, всё, до чего у нее не доходили руки, автоматически сваливалось на Катю Чистякову и на меня.

И мы не то что не могли двигаться вперед, мы не успевали поднять голову, чтобы посмотреть, куда нам двигаться.

ГОРДЕЕВА:Тут еще важно, что именно в то время “Подари жизнь” как организация, как фонд, осознал, что никакого движения не будет без сотрудничества с властью, без работы с государством.

ХАМАТОВА:Нам требовалось поменять кучу всего, влезть в десятки рабочих групп, провести часы, дни и месяцы на заседаниях в думских комитетах, в Минздраве, бог знает где. Но мне кажется, никто из нас не представлял, насколько будет тяжело, никто не мог и вообразить объема предстоящей работы.

Единственное, что поняла лично я, когда осознала Мишины слова, что нам необходим управленец, так это то, что человек нам нужен не добренький, а профессиональный. Профессиональный благотворитель. Такого до две тысячи седьмого года я ни разу не встречала.

Кроме того, в ту пору на рынке профессиональный топ-менеджер, человек, который в состоянии “поднять компанию”, стоил десять-пятнадцать тысяч долларов. Космическая сумма.