Чулпан Хаматова - Время колоть лед

Да, мне, безусловно, нужны деньги. Мне не на кого опереться, я одна воспитываю трех дочерей, мне нужно зарабатывать. Но это не самое важное. Профессия – это то, что тешит мою природу. Это эгоизм? Да. Мне именно это нравится делать, и я это делаю. Нет никакого смысла взвешивать часы, не проведенные с детьми, и результаты, которых ты за это время добилась. Как ни странно – ну, по крайней мере, в моем представлении, – процесс часто намного важнее результата. И если тебя увлекает процесс – это счастье. Я знаю многих актрис, которые часто повторяют, оправдываясь за участие или неучастие в чем-то: “А что поделаешь? Я должна кормить семью”. Но это лукавство. Это прекрасное, хорошо объяснимое, понятное… но все-таки самооправдание. Правда звучит проще: я занимаюсь своей профессией не только потому, что я должна кормить семью; мне нравится делать то, что я делаю.

ГОРДЕЕВА:Хорошо. Но есть еще одно место, где ты проводишь время в ущерб своим детям. Это больница. Ты читаешь сказки чужим детям, укладываешь их спать, обнимаешь и гладишь. Твои родные дети сидят и ждут тебя дома, а тебя там нет. Я слышала, как за твоей спиной про это говорят: “Конечно, с чужими детьми легче”.

ХАМАТОВА:Злой человек так может сказать. Даже не злой, глупый. Что значит “легче”?

ГОРДЕЕВА:Ты приехала в больницу и уехала. А дома – рутина.

ХАМАТОВА:Оттого, что я уезжаю к чужому ребенку, я не выключаюсь из каждодневной, рутинной жизни своих детей. Просто именно в это мгновение, в эту секунду тот, к кому я еду, остро нуждается во мне, а я – в нем. Я не могу этого объяснить в каких-то правильно построенных, всё ставящих на свои места фразах, но это – часть моей жизни, важная, неотъемлемая. Конечно, когда я еду к чужому ребенку читать сказку, я пропускаю что-то у своих детей. И я… Я не могу даже себе внятно объяснить – почему: нельзя было без меня обойтись или я не могла не поехать? Нет, не могу объяснить. И детям я не могу это объяснить…

ГОРДЕЕВА:Дети – ревнуют?

ХАМАТОВА:Мои старшие девочки всё-таки уже большие и иногда не удерживаются от легкого шантажа. Спрашивают: “Ну почему ты едешь в больницу к другим детям, когда у тебя есть мы?” Я отвечаю: “Потому что все наши домашние проблемы мы можем обсудить и потом, попозже, правда? А для детей в больнице каждый день может стать последним. Это отложить нельзя”. Но девочкам хватает ума и такта не произносить всей этой пошлости: чем они лучше? ты что, их больше любишь? Я не знаю, что это за дети такие мне попались, но они никогда этого не говорят.

ГОРДЕЕВА:Но тут сложный этический момент: твои старшие дочки, Ася и Арина, ровесницы Даши Городковой. Выходит, ты сидела и читала сказки Даше, а твои дочки тем временем тебя ждали. Это – честно?

ХАМАТОВА:А еще, когда мы готовили первый концерт, моя Арина оказалась в больнице с предастматической обструкцией, а Тимур, старший сын Дины Корзун, сломал руку. А когда мы готовили второй концерт, в больнице оказалась Ася. Жизнь как будто хотела мне сказать: “Эй, приди в себя”. Но я не понимаю таких намеков. И мы с тобой, видишь, продолжаем так жить: мы говорим о благотворительности, а наши маленькие дети где-то сидят и по нам скучают. Вырастает чувство вины, которое уже ничем не перебивается и никак не лечится. Чувство вины, которое стало нашим деловым партнером. Вот сейчас мы с тобой, например, запишем историю нашей жизни. Наши дети вырастут, прочитают ее и нас поймут.

ГОРДЕЕВА:Поймут – что?

ХАМАТОВА:Поймут, почему я из раза в раз, уезжая в больницу и снимая их, вцепившихся в мое платье, с себя, садилась прямо в коридоре и рассказывала примерно одно и то же: чем человек, который смертельно болен, отличается от другого, у которого есть будущее и небосклон его безоблачен.

ГОРДЕЕВА:Ты с ними про смерть спокойно говоришь?

ХАМАТОВА:Да. Они, возможно, не до конца еще готовы к такому тону разговора, но я спокойна. Объясняю: “Когда я умру – а я обязательно умру, как умрут все-все на этой Земле, – мне бы хотелось, чтобы вы жили вот так и вот так…” Или, когда мы ссоримся, я часто останавливаю ссору словами: “Мы с вами тратим наше драгоценнейшее время на ссоры, на обиды и оскорбления. Но никто не знает, что с нами случится через год или даже через час, – кого-то из нас может уже не быть”. Пока они этот аргумент, к сожалению, не слышат. Они просто не могут этого понять.

ГОРДЕЕВА:Но они же знают, что Даша Городкова, их подруга, их ровесница, девочка, так часто бывавшая в вашем доме, умерла?

ХАМАТОВА:Они не понимают этого. Видишь ли, это было для них страшно болезненное переживание, но не такое болезненное, как для меня. Да, мы очень дружили именно семьями: Даша приходила к нам в гости, мы вместе ходили в кафе, рисовали дома, ужинали. Да, мы точно так же дружим с Соней Пятницей, другой девочкой из больницы, которая, к счастью, жива-здорова. Соня для нас – член семьи. Не пригласить Соню на день рождения или какой-то семейный праздник совершенно немыслимо! Но мне кажется, мои девочки грани жизнь-смерть пока себе отчетливо не представляют. Они как-то не думают о том, что Соня выкарабкалась оттуда, откуда Даша – не смогла.

“Алё, мама? – в телефоне у Чулпан голос старшей дочери Арины. – Я сварю Дарине макароны?” Чулпан улыбается. Говорит мне: “Дарина неделю будет у нас жить. Они подружились с Аришей. Представляешь, Арина о ней заботится, ужин готовит. Я так горжусь своими детьми”.

“Алё, Катя, а ты видела фотографии, которые Дарина отобрала для своей выставки? Это же гениальные фотографии! Заезжай в фонд – покажу”, – обещает волонтер фонда “Подари жизнь” Саша, помогающая организовать выставку Дарины.

В моей почте брякает сообщение: Чулпан прислала фотографии Дарины. Перезваниваю: “А сама Дарина – на какой?” Но ни на одной из этих фотографий нет Дарины: вот мост в тумане, рожь, где-то вдалеке, размытые между небом и землей, хохочут парень с девушкой. Кажется, он пытается взвалить девушку себе на плечо – это не Дарина. Вот еще девушка с огромными глазами сидит в углу деревянной веранды. И это – не Дарина. Маленькая девочка утопает в цветах лаванды. Но это тоже не она.

“Какая она, Чулпан?” – “Не могу тебе в точности объяснить, космическая какая-то!”

Дарине Аксёновой двадцать один год. Чулпан встретила ее в коридоре больницы: они буквально столкнулись лбами, спеша на эту предначертанную встречу друг с другом. Потом Дарину попросят рассказать, какая она, Чулпан. И Дарина ожидаемо запутается в словах: “Чулпан… Чулпан – это мой ангел, мой лучший друг, мой родитель, мой пример и мое вдохновение. Она вошла в мою жизнь неслучайно, и всегда, когда я просила Бога о помощи, появлялась Чулпан. Ее привет по телефону целебнее химиотерапии, а объятие – теплее солнца”.