Чулпан Хаматова - Время колоть лед

Январь 2013-го.Тут тоже нет про Чулпан, но теперь понятно, это и про нее.

Повсеместная липкая ненависть со всех сторон в комплекте с отвратительным климатом делают страну и вправду малопригодной для жизни. И, если честно, никаких сил нет заставлять себя еще раз попробовать другой сценарий, без ненависти. Ввели это мерзкое слово “рукопожатность”. И вот если ты пожал руку кому-то во власти, то хорошим людям пожимать не смей. Дел никаких делать не смей. Сиди на попе ровно и ненавидь власть.

Но я точно знаю, что Ира Ясина, с утра до вечера обивающая пороги государственных учреждений и придумавшая, как говорить с чиновниками, полезнее, чем тот, кто говорит: “Со сволочью не разговариваем”. Такими темпами, видит Бог, мы сами себя доненавидим до дырочек, забыв или не успев попробовать много чего другого, созидательного.

Подруга написала письмо: “Я задыхаюсь. Не могу разговаривать, не могу найти слов. Мне плохо от своей немоты. От своего косноязычия и неубедительности. Я вижу, как хорошие, добрые люди, которые тут, рядом, обработаны гербицидами. Ядом. Они не виноваты, что попали под обработку. Они верят, что знают, где добро, а где зло. Табуированные темы. Твердая убежденность”. Я несколько раз перечитала письмо и ничего не ответила. Эта немота какая-то заразная.

Апрель 2014-го.Это уже Крым стал российским.

На вечере фонда “Дети-бабочки” (фонд помогает детям с буллезным эпидермолизом, генетическим заболеванием, из-за которого кожа у ребенка становится хрупкой и ранимой, как крыло бабочки) обсуждали перевязочные материалы, специальные бинты, которые защищают сверхчувствительную кожу детей от столкновений с грубым воздействием окружающей среды. И вдруг кто-то сказал: было бы здорово изобрести похожие бинты для самих сотрудников фонда. Чтобы облегчали соприкосновения с внешним миром во всей его агрессивности большинства, на каждом углу торжествующего уязвимость и ненужность тех, кого меньше. Хотя всё становится неважно: рак, эпидермолиз, ДЦП – что это всё такое, если Крым наш и вообще скоро война. А в войну народ, сплотившись, должен быть готов терпеть лишения. Это, наверное, так воодушевляет: ты сплотился с кем-то и в едином порыве кого-то ненавидишь. Нежелание сплачиваться приравнено к бегству с поля боя. Невозможность разделить с большинством коллективную ненависть делает изгоем, не умеющим понять своей Родины и помочь ей. То, как ведут себя, как чувствуют, как немеют и срываются от этого близкие мне люди, очень похоже на синдром социального аутизма: закрываешь глаза, бежишь разговоров, мыслей, делаешься дерганым, неуместно шутишь про пятую колонну, хотя это вообще не смешно.

Май 2014-го.Последние силы уходят на чтение информационной ленты, которую теперь, в очевидном отсутствии вменяемых медиа, приходится собирать подолгу, спотыкаясь о вранье и пропаганду. И это тоже разрушает. Садишься и, раскачиваясь, смотришь в одну точку: там шагает многомиллионная счастливая колонна под лозунгом: “МИР. МАЙ. ПУТИН”. Неумение быть счастливым их счастьем делает изгоем даже в собственных глазах. Главное желание – чтобы всё кругом исчезло, чтобы эти обрывки новостей и корябающих нутро разговоров, чтобы эти макабрические законопроекты и их последствия исчезли, как морок, как чушь собачья, каковой и являются. И чтобы осталась только прозрачная звенящая майская тишина. Без лозунгов. Правда, черт его знает, если так случится, будет ли легче.

Это, кажется, пиковый момент, когда ненависть стала нормой. И ею пропитался воздух. Незадолго до того какие-то молодчики жгли в центре Москвы неугодные им книги, чуть позже опять неназванные молодчики повесили в центре Москвы плакаты с лицами Юры Шевчука, Бориса Немцова, Виктора Шендеровича, Людмилы Улицкой, Андрея Макаревича и других с подписью “Предатели родины”. Такие же граффити были сделаны в туалетах торгового центра. Еще через несколько месяцев на конкурсе детских сочинений, посвященных истории семьи, выкрикивая патриотические лозунги, какие-то молодчики облили зеленкой нашу подругу, писателя Людмилу Улицкую. Я смотрю на это с ужасом наблюдателя, не участника и не жертвы. Всё это время мне казалось, что от Чулпан ненависть отскакивает, как от стенки горох. К ней не прилипает. КАТЕРИНА ГОРДЕЕВА

ГОРДЕЕВА:Когда ты начала чувствовать себя жертвой травли?

ХАМАТОВА:Я, как и ты, долго не отдавала себе отчет, что травля – это про меня. Как всё начинается? Вдруг ты получаешь вал звонков и эсэмэсок от тех, кто тебя любит. Добрые, поддерживающие, нежные слова. Ты ничего не понимаешь: “Ребята, а вы чего? Я же не умерла”. И тебе аккуратно так отвечают: “Ты что, ничего не знаешь?..” Постепенно, слово за словом разворачивается клубок, и оказывается, тебя уже прополоскали, облили грязью, выпотрошили, всё наврали и сложили какую-то омерзительную историю. Проще, когда это делает тот, от кого ты ожидал: желтая пресса, пропагандисты. Но когда это делают люди, про которых ты думала, что вы – одной крови, то это невыносимо больно. Ты вдруг оказываешься в коконе какого-то непрошибаемого одиночества. А главное, не понимаешь: за что тебе всё это? Что ты такого всем сделала, почему – ты? И еще становится очень страшно. Каждый шаг, слово или действие ты соизмеряешь не со своим внутренним камертоном, а с тем, что про это будут говорить, как извратят. Я привыкла действовать с открытым забралом. Мне проще говорить честно, чем что-то скрывать или придерживаться придуманной линии: я себя знаю, я обязательно проговорюсь. А за это я получаю удар за ударом: каждое слово обрастает тонной лжи. Чтобы этому противостоять, мы в фонде устроили “прямую линию”. Когда поток лжи о том, как я украла у детей деньги, как построила себе в Латвии дом (тогда еще никакого дома не было), как я пиарюсь на больных детях, – когда этот поток лжи сделался необоримым, мы затеяли “прямую линию”. Катя Чистякова, Катя Шергова, Гриша Мазманянц и я сели отвечать на все-все-все вопросы. И отвечали до четырех утра. Но чем подробнее мы отвечали, тем понятнее становилось, что никому наши ответы не нужны. Под каждым комментарием вырастала новая ветка о моей продажности и нечистоплотности, о моих связях с Кремлем, о доме этом. Тонны самовоспроизводящейся лжи, которую никак не остановить. В общем, в четыре утра я сказала: “Всё, сворачиваем лавочку. Хватит. Это бесполезно”. И мы всё закрыли. Наверное, тогда я переступила порог своей открытости – больше ни на какую откровенность я не готова, я перестала верить. Не хочу становиться забитым зверьком в норке и огрызаться оттуда, но никаких способов противостоять травле я не нашла, не придумала. Если описывать свои чувства, то это как черное, сжимающееся вокруг тебя кольцо, в котором совсем не на что опереться.