Анатолий Краснов-Левитин - Лихие годы (1925–1941): Воспоминания

Я вышел из Вознесенского собора обновленцем. Так неожиданно В. С. Соловьев толкнул меня в объятия обновленческой церкви.

Обновленчество, однако, — лишь один из аспектов моего «соловьевского» развития. Другой аспект — политика. Если Царство Божие на земле, то значит и политика есть строительство Дома Божия. Тем более, что сам В. С. Соловьев говорит о христианской политике, о теократии. До этого я был довольно равнодушен к политике, хотя и следил с детства за газетами. Но теперь… теперь я почувствовал необходимость определить свое отношение к политической жизни. Тем более, что 1933 год был годом завязывания новых страшных узлов в жизни мира. Только что (29 января 1933) в Германии к власти пришел Гитлер. В России в это время была завершена первая пятилетка. Положение несколько стабилизировалось, стало ясно, что сталинский режим победил, установился надолго. Владимира Соловьева я читал в контексте 30-х годов. Должен сказать, что эсхатология В. С. Соловьева («Три разговора») меня особенно не привлекала. Я был непоколебимо убежден в молодости мира, в том, что миру еще предстоит жить тысячи и тысячи лет. Мне нравилось изречение Джинса (знаменитого астронома), который сравнивал все то время, которое существует человечество, с почтовой маркой, а время, которое ему предстоит прожить, с рядом марок вышиною в Монблан. Я и сам тогда был молод, и мысль о смерти почти никогда не посещала меня. Теперь я стар. Прожита жизнь, не за горами смерть. И все же ощущение молодости мира меня не покидает. Жизненный опыт подтверждает это: слишком глупо человечество, слишком оно мало знает и слишком много в нем энергии, слишком много в нем жизненных сил. Как мне кажется, человечеству сейчас столько же лет, сколько мне было тогда — 17, и стоит оно на пороге совершеннолетия. Но Царствие Божие воплощается в гармоничном обществе, оно несовместимо с неравенством, с нищетой, с властью богатых и сильных. И тут я очутился на пороге социализма. Слово «социализм» в России тогда еще не приобрело зловещего оттенка, которое ему придала ежовщина, оно не было еще опошлено в той мере, как сейчас. К счастью, тогда еще не говорили, что социализм построен; его еще только строили, и слово это еще не утратило в России того романтического и героического обаяния, которое придали ему поколения революционеров-народников.

И тут же я вступил в спор в В. С. Соловьевым. Особенно раздражала меня его критика социализма в «Критике отвлеченных начал». У меня сохранился экземпляр II тома собрания сочинений В. С. Соловьева с моими тогдашними пометками. Пометки носят порой грубый характер: в том месте, где В. С. Соловьев призывает враждующие классы «добровольно и сознательно ограничить свой субъективный интерес в пользу всех» и «самоограничиваться»(т. II, стр. 142), я делаю пометку: «куда же рабочему дальше „самоограничиваться“? Портки с себя снять и отдать капиталисту, что ли?» Это замечание очень характерно: если В. С. Соловьев подходил к проблеме социализма с точки зрения представителя верхних классов (тут требование «самоограничения» вполне логично), то мне (несмотря на мое буржуазное происхождение) гораздо ближе были представители пролетариата, простой народ, крестьяне. И я подходил к проблеме социализма именно с их точки зрения. Я подчеркиваю и означаю восклицательным знаком то место (стр. 131) [11] Я пользовался изданием «Просвещение» (под ред. Э. Радлова и С. М. Соловьева). , где Владимир Сергеевич говорит о безнравственности плутократии, т. к. для нее человек — прежде всего обладатель капитала. Однако там, где В. С. Соловьев говорит о том, что социалист так же, как и плутократ, ставит на первое место экономику и потому стоит на одной почве с представителями ненавистного ему «мещанского царства», я делаю пометку: «Социализм не цель, а только предпосылка». Такое же замечание на стр. 139, где сказано: «Между тем социализм, требуя общественной правды и вместе с тем ограничивая все интересы общества экономической сферой, как бы говорит каждому: высшая цель общества есть материальное благосостояние, но ты не должен стремиться к личному обогащению, а прежде всего заботиться о благосостоянии всех других». Я пишу: «предпосылка, а не цель». На целый ряд размышлений меня наталкивает следующее рассуждение В. С. Соловьева: «Итак, признание безусловного значения личности, признание, что человеческое лицо как таковое заключает в себе нечто высшее, чем всякий материальный интерес, — есть первое необходимое условие нравственной деятельности и нормального общества. Социализм, по-видимому, признает эту истину, поскольку он требует общественной правды и восстает против эксплуатации труда капиталом». (Я ставлю в знак одобрения восклицательный знак). Однако ниже, где В. С. Соловьев пишет, что с точки зрения социализма «…полное определение человека будет такое: человек есть производитель и потребитель экономических ценностей, или существо, стремящееся к материальному благосостоянию», я ставлю на полях замечание: «стремящееся к необходимому минимуму материального благосостояния». «Критика отвлеченных начал» меня чуть было не поссорила с моим учителем; зато «Чтения о богочеловечестве» меня с ним полностью помирили. Здесь я прочел: «И во-первых, я не буду опровергать социализм. Обыкновенно он опровергается теми, кто боится его правды. Но мы держимся таких начал, для которых социализм не страшен. Итак, мы можем свободно говорить о правде социализма. И прежде всего он оправдывается исторически, как необходимое следствие, как последнее слово предшествующего ему западного исторического развития». (Т. III, стр. 5). И совершенно пророческими мне казались следующие слова: «… когда на западе (оказалось, что на востоке. А. Л.) социальная революция достигнет победы и, достигнув победы, увидит бесплодность этой победы, увидит свою собственную несостоятельность, невозможность основать согласный и правильный общественный строй, осуществить правду на основаниях условного преходящего бытия, когда западное (оказалось, что не только западное!) человечество убедится самим делом, самою историческою действительностью в том, что самоутверждение воли, как бы оно ни проявлялось, есть источник зла и страдания, — тогда пессимизм, поворот к самоотрицанию перейдет из теории в жизнь, тогда западное человечество будет готово к принятию религиозного начала, положительного откровения истинной религии». (стр. 14).

Таким образом, социализм — устранение социального неравенства и несправедливости — есть диалектический момент в истории человечества. Достигнув этого порога, человечество убедится в его недостаточности и взыскует «вышнего града» — и придет к Христу, наступит истинный Христов социализм. Так, под влиянием В. С. Соловьева, я пришел к христианскому социализму. Христианским социалистом я остался навсегда. На благодарную, вполне подготовленную почву пали и все статьи Соловьева, где он выступает против «победоносцевщины», против всякого мракобесия, против квасного патриотизма; за свободу личности, за права человека. Несмотря на то, что я рос в монархической среде (и отец, и большинство церковников были монархисты), я никогда не сочувствовал монархической идее. Еще в детстве я терпеть не мог никакого деспотизма и никакой единоличной власти. Достаточно было лишь одного толчка, чтобы стать из стихийного демократа демократом сознательным. Таким толчком послужили для меня публицистические статьи В. С. Соловьева. Демократом я остался на всю жизнь.