Фрэнк Брейди - Конец игры. Биография Роберта Фишера

Хотя заявление звучало мягко, на лице Фишера стало заметно раздражение по мере того, как ему переводили речь Геллера, и на последних словах — «чемпион мира решил играть с Робертом Фишером», означавших, что Спасский делал ему одолжение, — он побледнел от негодования. Бобби был оскорблен. На один короткий момент у него возникла мысль покинуть сцену и матч. Он полагал, что достаточно пошел навстречу советским, письменно извинившись перед Спасским и самолично отнеся письмо, и он только что согласился на просьбу Спасского отсрочить начало матча. По мнению Бобби заявление Геллера замарало первую официальную церемонию матча. Русские осудили его поведение перед лицом друзей и мировой прессы. Но всё же Бобби справился с эмоциями. К счастью быстро последовала жеребьевка цвета, и инцидент «заиграли».

Лотар Шмид, элегантный немецкий судья, передал каждому игроку по чистому конверту, и Спасский избрал тот, где было указано, что он держит фигуры. Спасский по освященной временем традиции спрятал за спиной черную и белую пешки и затем протянул сжатые в кулаки руки над доской. Фишер без колебаний хлопнул по его правой руке — и тот открыл ладонь с черной пешкой. Лицо Фишера не выразило никаких эмоций.

Несколько часов спустя на обратном пути в отель после боулинга Бобби завернул в игровой зал, чтобы проверить условия для игры. Результатом 80-минутной инспекции стали многочисленные жалобы: он надеялся на более яркое освещение; фигуры слишком маленькие для этой доски, изготовленной по специальному заказу; сама доска не совсем то, что нужно — она сделана из камня, а ему больше нравится дерево. И наконец, он полагал, что две камеры, спрятанные на мачтах, накрытых грубой материей, будут отвлекать от игры, да и сами мачты, нависающие над сценой, словно средневековые тараны, удручали.

Организаторы немедленно приступили к решению проблем. Они хотели, чтобы всё было в абсолютной готовности к тому моменту, как в день открытия первая пешка сделает ход.

Когда Фишер проснулся днем 11 июля 1972 года, и в его сознание постепенно начала проникать мысль, что он находится в Исландии, чтобы сыграть первую партию в матче за звание чемпиона мира, то ощутил нервозность. После стольких лет трудов и печалей, всей этой суматохи вокруг матча Фишер находился на пороге достижения мечты своей жизни. «Лаугардалшол» должен стать его вселенной на ближайшие два месяца.

Все детали в игровом зале были проверены и перепроверены, чтобы обеспечить противникам максимальный комфорт. «Лаугардалшол» представлял собой стадион с куполообразной крышей (кто-то назвал его большим исландским грибом), с акустическими экранами белого цвета на потолке, которые напоминали огромных летучих мышей-альбиносов. Весь этаж был застлан коврами, чтобы заглушить шум шагов зрителей, а складные места были заменены на покрытые тканью «беззвучные» стулья. Две операторские мачты по требованию Фишера отодвинули вглубь сцены, а интенсивность освещения сцены увеличили. Изящное вращающееся кресло Имса, точная копия одного из кресел, на котором сидел Фишер в Буэнос-Айресе в матче против Петросяна, доставили на самолете из Соединенных Штатов.

Фишер стремительно прошел по закулисному коридору на сцену, слегка украшенную цветами, где его встретили вежливыми аплодисментами зрители, коих собралось примерно 2.300. Спасский сделал свой первый ход ровно в пять, и Шмид переключил часы. Фишер, одетый в белую рубашку и синий деловой костюм, направился к столику. Противники пожали друг другу руки, Фишер при этом не отрывал взгляд от доски. Затем он сел в черное кожаное кресло, поразмышлял над своим ходом 95 секунд и сыграл конем на f6.

В 1972 году Фишер достиг шахматной вершины, играя в Исландии матч за звание чемпиона мира против Бориса Спасского из Советского Союза.

Уникальный момент в жизни харизматичного вундеркинда — чтобы оказаться на занятом им сейчас по праву месте, ему пришлось побороть накопившееся недовольство тем, как с ним обходились советские долгие годы. Все об этом знали, — не только собравшиеся в «Лаугардалшол», но и весь мир. Как сказал гроссмейстер Исаак Кэжден: «Это было самое важное “в одиночном разряде” событие в шахматах [из всех, когда-либо случавшихся)». Одиночка-американец из Бруклина, вооруженный всего лишь одним «камнем» — своим гением — готов был ударить им по гегемонии Советского Союза.

Фишер дважды покидал сцену во время партии (до откладывания), один раз — пожаловаться, что апельсиновый сок, оставленный им в отведенной ему комнате, недостаточно охладился. Тотчас принесли кубики льда. Он также попросил бутылку холодной воды и порцию skyr , исландского десерта, напоминающего йогурт. Эта просьба смутила сотрудников кафетерия, так как у них skyr отсутствовал. К счастью, он нашелся в ресторане по соседству.

Ходы, которые делались на доске, воспроизводились и на 40 телевизионных мониторах замкнутой телевизионной системы, расставленных в разных точках стадиона. В кафетерии, где зрители поглощали местные хот-доги (из мяса молодых баранов) и запивали их бутылками двухпроцентного исландского пива, обсуждение происходящего на сцене носило бурный характер. На цокольном этаже исландские мастера более спокойно и деловито оценивали и объясняли ходы на демонстрационной доске, а в комнатах для прессы опытные гроссмейстеры барственно обозревали мониторы и анализировали происходящее в уме — к удивлению и благоговейному страху большинства журналистов. В игровом зале правили тишина и порядок. Если они нарушались, Лотар Шмид включал белый электрический сигнал на английском и исландском языках с призывом:

THÖGN!

SILENCE!

Партия шла своим чередом и, по мнению экспертов, должна была закончиться вничью. И вдруг на 29-м ходу в равной позиции Фишер сделал один из самых рискованных ходов в своей карьере. Не испытывая недостатка во времени (он уравнял на 17-м ходу и теперь имел перед Спасским преимущество во времени), Фишер пожертвовал слона за две пешки ходом, который взбудоражил зрителей и заставил Спасского выгнуть аркой брови. Размен выглядел как ошибка школьника. Гроссмейстер Эдмар Меднис рассказывал впоследствии: «Я не мог поверить, что Фишер способен на такую ошибку. Как вообще ее мог допустить элитный мастер, любой мастер?»

По первому впечатлению казалось, что Фишер, распираемый желанием захватить психологическую «бровку» выигрышем первой партии, перешел черту допустимого. Но при более близком изучении стало казаться, что партия не вышла за ничейные границы. Затем Фишер пожаловался Шмиду, что одна из камер, которая просвечивала сквозь дыру в бело-голубом знаке ФИДЕ, расположенном на заднике сцены, мешала ему думать. Жалоба осталась без внимания.