Анатолий Марченко - Мы здесь живем. Том 2

— Какой вы прокурор! Ведь вы прекрасно знаете, что даже если утверждение администрации и верно на все 100 %, то и в этом случае она не имеет права подвергать меня взысканию.

— Это почему же? — спросил он равнодушно и чуть поерзал на стуле.

— В исправительно-трудовом законодательстве ясно сказано, что если со дня совершения проступка осужденным прошло более месяца, то по истечении этого срока администрация уже не имеет права накладывать взыскание. А в моем случае, если допустить версию начальника Управления, со дня обмена мной вещей в Соликамске до момента вынесения взыскания администрацией прошло три-четыре месяца. То же самое и с версией покупки мной вещей по прибытии сюда. Меня сюда зимой не голого привезли, а в телогрейке и в бушлате. И в день прибытия я был принят Ивановым и Медведько — что, я перед ними стоял голый? Я был в той же самой одежде, за которую они меня через три-четыре месяца лишили свидания. И чего стоите вы и ваши законы после всего этого?

А прокурор спокойно посматривал на меня. Он не прерывал меня, не возражал. Весь вид его как бы говорил мне:

— Говори, говори, это твое право.

И когда я кончил, он тоже молчал, посматривал на меня. И непонятно было, чего он сейчас больше хочет: чтобы я говорил? Спрашивал у него? Или чтобы я поскорее ушел?

Я выбрал последнее, так как чувствовал, что завожусь основательно.

И в бараке, и на улице я еще долго не мог успокоиться после этого разговора. Не мог отделаться от мысленного продолжения спора с прокурором.

А на работе было не очень-то сладко. Работал я в основном на рытье траншей под фундамент. Земля оттаяла только тонким слоем сверху, и мы ее долбили ломами. Глина отламывалась мелкими кусочками, и работа двигалась очень медленно. Зато выматывала она нас быстро. Зэки, сначала рвавшиеся в эту бригаду, ворчали и высказывали недовольство. Ждали лета, когда земля полностью оттает и будет легче копать. Бараки строились огромные, на четыре секции каждый. Под фундамент рыли сплошные траншеи, а по углам для прочности рыли большие квадратные ямы, чтобы летом фундамент не ушел в болото, на котором строились бараки. И прораб с мастером, и начальство торопили нас — надо было побыстрее вырыть траншеи, чтобы заливать бетон в мерзлый грунт — ведь летом все поплывет и в траншеях будет полно воды.

Бригадир решил разделить бригаду на два равных звена. Ведь нам нужно было не только рыть котлован, но и готовить щиты для опалубки, строгать брус и кантовать круглые бревна. Чтобы люди поровну уставали, бригадир менял звенья бригады, заставлял работать на рытье траншеи по очереди через день.

За пару дней до введения такой системы Иван отозвал меня в бараке в сторону и взял с меня слово, что я никому не проговорюсь о том, что он мне сейчас скажет.

Оказывается, Медведько, который по нескольку раз на дню наведывался к нам на работу и лично контролировал ход работ, потребовал от бригадира, чтобы тот ставил меня ежедневно на самую тяжелую работу.

Иван мне и раньше говорил, что Медведько почти ежедневно справляется у него, как я работаю. Бригадир удивлялся такому интересу и допытывался у меня о его причинах. Я отшучивался, не объясняя ничего. Мне не хотелось привлекать к себе еще и любопытство зэков. Иван понял, что от меня он ничего точного не услышит, и в насмешку над Медведько называл его при всей бригаде моим другом. Заявится Медведько в бригаду, ходит вместе с бригадиром вокруг траншеи с ковыряющимися в ней зэками, и оба удаляются в глубь зоны. Потом бугор возвращается к бригаде и с насмешкой скажет:

— Твой друг спрашивал, как ты работаешь.

Или завидит Иван приближающегося Медведько и хохочет:

— Эй, Марченко, вон твой друг прет!

И уже вся зона знала об этом, и всем было любопытно. Все понимали, что не из хороших чувств ко мне так внимателен зам. начальника.

А летом Иванов ушел на пенсию, и начальником лагеря стал Медведько. И напялили ему еще одну звездочку, сделавшую его капитаном.

Иван сообщил мне требование Медведько и жаловался, что он не знает, что делать со мной:

— Я буду менять звенья, поочередно ставя их то на рытье траншей, то на плотницкие работы. А с тобой что мне делать? Ведь этот х… ежедневно по нескольку раз приходит и проверяет.

Договорились мы с ним, что пока я буду работать со своим звеном и вместе с ним менять работу. Если Медведько это не устроит, то я с ним объяснюсь сам, не выдавая и не подводя Ивана.

И вот однажды Медведько заметил, что среди зэков, занятых на рытье траншеи, нет меня. Он поинтересовался у бригадира, и тот объяснил, что я в другом звене, которое вчера было на траншее и завтра опять будет. Медведько поморщился и высказал свое недовольство этим, но довольно сдержанно. Так все и продолжалось.

Под первый барак заливали мы фундамент в сухие траншеи, так как грунт оттаял еще не на всю глубину. И тут Медведько следил, чтобы я работал именно на бетонных работах.

А здоровье у меня было не таким уж соответствующим этой работе. Часто, долбя мерзлую глину, я ощущал головокружение. Наступали моменты приятной слабости, когда я становился безразличным ко всему, как под действием наркотиков. Я догадывался, что это связано со старой болезнью ушей, с нарушением вестибулярного аппарата. Пару раз обращался в санчасть, но там не было врача ЛОР, а местная врачиха беспомощно пожимала плечами. Вторым врачом-хирургом был зэк, но он, даже при хорошем ко мне отношении, помочь мне не мог ничем, хотя и давал несколько раз освобождение от работы на два-три дня.

Заливка фундамента шла медленно. Мы часто стали простаивать часами из-за неорганизованности. То нет цемента, то нет гравия, то возчик не подвозит воды. И бегает наш Медведько, психует, но тут уж к нам претензий быть не может. Одно дело бегать и кричать «давай, давай» на рытье траншеи, когда все зависит от зэков, которым, кроме ломов и лопат, ничего не нужно. А тут другое дело: зэки сидят без работы, и начальник бессилен исправить положение. Так и тянулась эта волынка до осени. Где-то в сентябре мы покончили с фундаментом и стали собирать из бруса первый барак.

А ближе к зиме стали рыть траншею под фундамент второго барака. И тоже рыть было трудно: стены траншей плыли, и их заливало водой. Работать приходилось в воде, а сапог нам резиновых не давали. Зэки часто простужались и болели. Но дело двигалось. И рос второй барак.

Зимой, примерно в январе, меня перевели работать на лесобир-жу. Там основная работа — разделка хлыстов и штабелевка готового леса вдоль берега реки для сплава. Хлысты возили из леса километров за тридцать-сорок от биржи. Шоферами были и зэки, и вольные.

Меня определили в бригаду, которая занималась заготовкой дров. Нам оставались после разделки хлыстов вершины, комли, весь сухостой и гнилые цельные хлысты. Их мы разделывали электропилой на чурки и потом кололи на дрова и либо штабелевали, либо грузили на машины для отправки в поселок, в дивизион, в зоны — нам и на особый, в Соликамск.