Раиса Алибекова - Жизнь и еда

Со свадьбы мы вернулись домой довольно поздно. Оказалось, что в доме отключили свет. Мама сидела около печки, ждала, пока испечется хлеб, а я уже переоделась, собрала волосы в хвост и сдвинула два кресла, чтобы прилечь возле нее. Я помню, как мне было уютно — я завернулась в одеяло и почти задремала, ведь без света нечем заняться, даже книгу не почитаешь. А моему любимому брату и лучшему другу Ахмеду стало скучно. Он решил зажечь керосиновую лампу и позвал меня на помощь. Мне не хотелось, было лень вставать. Я несколько раз отказалась, но он так канючил, что настаивать на этом уже начала мама. Я подчинилась уговорам, хотя словно чувствовала: соглашаться не надо. Нежелание идти в тот момент с братом было необычно сильным. Однако я, послушная девочка, заставила себя выйти во двор, несмотря на то, что все внутри противилось этому…

Мама присела у окна, которое выходило в наш огромный двор. Там мы с братом готовились к простой процедуре — через воронку в горловине налить в резервуар лампы керосин, а затем зажечь фитиль. Брат взял канистру… Позже выяснилось, что на заправке вместо маслянистого, медленно горящего керосина в нее залили бензин. Было очень темно, брат боялся пролить мимо и попросил меня посветить зажженной спичкой. Как только я чиркнула спичкой по коробку, произошло непоправимое — от искры в один миг вспыхнула я!

Потрясенный Ахмед как будто окаменел. А я от шока не могла произнести ни звука. Мозг отказывался понимать происходящее: я, Рукият, человек, не могу гореть вот так, будто полено. Это противоестественно! Какое-то время я даже не чувствовала, что пламя лижет своими горячими языками мое лицо и руки. Сознание пыталось отгородиться от этого факта, словно то была не я, будто все происходило не со мной!

В себя я пришла, когда начала задыхаться из-за нехватки воздуха. Реальность словно включили обратно, и меня мгновенно пронзила чудовищная боль. Я вышла из ступора, стала крутиться на месте и истошно орать. Я желала лишь одного — прекратить невыносимую огненную пытку.

Первой из дома меня увидела трехлетняя сестренка. Она побежала к маме с криками: «Рукият горит! Помогите!» Мама в первый момент ничего не поняла: она краем глаза увидела внезапно вспыхнувший свет за окном, но подумала, что включили электричество. Она даже вообразить не могла, что произошло в действительности.

На выручку примчался старший брат и тут же принялся срывать с меня горящую одежду. Удивительно сейчас вспоминать об этом, но я в тот момент испытала… стыд. Ведь суровое кавказское воспитание требовало, чтобы одежда девочек была скромной и закрытой, а уж чтобы брат раздевал сестру — это выходило за все рамки приличий. Он судорожно пытался содрать с меня джинсы и шерстяную кофту, но не вышло, тогда меня укутали в ковер, и только таким образом удалось затушить пламя. На мои крики сбежались и соседи, и гости, которые возвращались после свадьбы. Родители хотели уложить меня в ванную с водой, но кто-то вовремя их остановил: с такими сильными ожогами этого категорически нельзя было делать.

Папа впал в ступор. Казалось, он не понимал, что творится и что надо делать. Мама попыталась взять меня на руки, но ее трясло от рыданий так, что она не смогла меня держать. На выручку пришла односельчанка. Она держала меня на руках, а мама села у моих ног и гладила их. В больницу поехали на машине нашего родственника — папа от шока не мог управлять автомобилем, он сидел рядом со мной.

До ближайшего города, Избербаша, мы ехали где-то полчаса. Все это время я находилась в шоковом состоянии и не чувствовала боли. Мне казалось только, что мое лицо распухло и увеличилось в размерах в несколько раз. И я не понимала, что произошло с пальцами рук — они не двигались.

В больнице меня уложили на кушетку. Надо мной склонились несколько медсестер и врачей. В тот момент тело пронзила адская боль, а голову сверлила единственная мысль: родные должны помочь мне. Они должны остановить эти муки. Внезапно я увидела отца, который стоял за дверью, и начала вопить: «Папа, помоги!» А он лишь горько рыдал от беспомощности. Я не понимала, почему самый близкий человек не в состоянии что-либо сделать. В ту ночь я впервые увидела, как плачет мой отец. В Дагестане мужчины, как правило, не показывают своих слез, особенно при детях. И тогда я осознала: со мной произошло что-то очень-очень страшное.

Мне сделали обезболивающий укол, чтобы я уснула, но оставлять меня в больнице врачи не собирались. Они объяснили отцу: «У девочки очень тяжелый случай. Мы не можем взять на себя такую ответственность». Из больницы вызвали машину «Скорой помощи», чтобы перевезти меня в ожоговый центр Махачкалы.

Я уснула, и старший брат на руках понес меня к ожидающей «Скорой». Как раз в этот момент подъехала мама — ее привез сосед на своей машине. Увидев брата со мной на руках, она стала допытываться: «Кто это? Кого ты несешь?» За прошедшее время мое лицо опухло и изменилось до неузнаваемости. Когда брат подтвердил ее страшную догадку, у мамы началась истерика — она не могла поверить, что это ее девочка так выглядит.

В ожоговом центре отец, весь мокрый от слез, вытряхнул перед удивленными докторами кучу денег из огромной сумки. Незадолго до трагедии они с мамой собрали крупную сумму, чтобы поехать в Пятигорск за товаром для продажи в их магазине. Эти деньги папа и предложил врачам, заклиная их: «Спасите мою дочку! Сделайте все, чтобы она жила!» Конечно, он прекрасно понимал: деньги не помогут мне выжить, а помощь мне окажут и без них. Он просто хотел хоть что-то предпринять.

Почти три недели я находилась в искусственной коме — благодаря ей я не чувствовала боли. У меня сгорели лицо, уши, подбородок, шея, кисти рук. Бровей и ресниц не было. Волосы остались чудом, потому что были собраны в хвост.

Впервые выйдя из комы, я увидела светлую комнату реанимации. Из моего рта торчал шланг, и я не могла понять, зачем он. Руки, грудь и лицо были перебинтованы. Надо мной склонилась мама — у нее были опухшие от слез красные глаза. Видимо, она проплакала все эти три недели. Потом я снова уснула…

Очнувшись во второй раз, в окне палаты я увидела своих теть — двух родных сестер мамы, Джарият и Джувайрат, а также жену ее брата, Хадижат. Они улыбались мне и энергично махали руками. Я с надеждой подумала: раз улыбаются — значит, не все так плохо. А потом заметила, что они поспешно отворачивались, пытаясь спрятать слезы. Им не удавалось сдержать их при виде меня…

В феврале начались первые пересадки кожи — ее брали с моих ног. Проводили операции, видимо, под местным наркозом, поскольку я все видела и слышала, но не ощущала боли. До сих пор помню лица врачей в белых масках, которые старались приживить эти лоскутки, и свое кошмарное состояние — между сном и реальностью.