Иван Чистяков - Сибирской дальней стороной. Дневник охранника БАМа, 1935-1936

На Кагановичах, с глаз долой от начальства. Со мной же политруком Бренча, которому не хочется, да и обидно, помполита 1-й и ком. д-на сделали инспекторами (что за должность, не знаю), а его снизили.

Дали же мне участочек, как опальному Поздеевка — Завитая, 80 килом. Отчаиваться нечего, надо что-нибудь придумывать. Ну хотя бы сократить участок до моста между Тур — Троебратка. Врид комвзвода Кравец недоволен, на взводе два года, а все вридом. Хочет писать рапорт об увольнении с 1/I 37. Перебросили меня на новое место, квартиры нет, дров нет, ничего нет и никому никакой заботы. Живи, как хочешь. Болит грудь, ждешь чего-то плохого, тяжело и горько на душе. 11-я ф-га снова у меня, нач. 3-ей расконвоировал 10 чел. 59/3 — 10 л. Сами отпускаем, беги бандиты.

Перевели на Кагановичи в 1-й взвод, с глаз долой от начальства. Со мной же политруком Бренча, которому не хочется, да наверно обиделся, что из помполитов поперли. На это у него нахальства хватит.

Я понимаю это так: бесконвойные — мне легче, мне меньше ответственности, но не промахнись, смотри, Петрович! Скорей бы шли дни, да скорей бы Октябрь. А там и дело к какому-нибудь концу.

Москва иногда так ясно представляется, что мучительно станет, до боли в голове.

Выходной, но что из этого, чем его отметишь? Нечем!

Пришел Заборский, сгоняли в бильярдишко, сыграли, спели, ну и все.

Ночую на 11-й. Паршиво, а стрелки примирились, так притупляются желания людей, и их стремления становятся маленькими и ничтожными.

Комвзвод Васильев — москвич, задумав уволиться, пьянствует, ну и уволили, дав ему 10 суток ареста. Наверно, он недоволен?

Какое-то неопределенное положение. То день все данные говорят за окончание к ноябрю, то день — останемся на зимовку. У меня какое-то самомнение, что меня вот-вот должны уволить. Провел начальство, сократив участок взвода на 15 кил., да на 28-ю ф-гу.

Выспался после бессонной ночи. Лезут мысли в голову, вот одна из них: «Живут ВОХРовцы в/н и не тяготятся отсутствием всего человеческого, культурного, художественного, литературного, спортивного, технического и т. д. и т. п. Не тяготятся своей слабостью во всем. Их не влечет общество, мелко-мещанские взгляды на жизнь. „Самовар и клетка с канарейкой“ — вот их счастье».

Как дико, но неужели факт, что единственное спасение для тебя — уничтожение? Можно ли с этим жить?

Невесело сознаться, но я с этим прожил больше года!

А впереди? Что думает Хренков, говоря: «Вот сяду скоро на лавочке и ничего не буду делать».

Никак не наладится жизнь наша, конечно, бамовская.

Ходишь по ф-гам. Прошел 50 километров на 9-ю, с 9-й на 11-ю, и во взвод на Кагановичи. Дождь, слякоть. Мокрый. Сводит ноги, ноет правая рука. Ни обсушиться, ни обогреться. Скоро, наверно, сойду с ума.

На 11-й групповой побег. Гиренко то ли отпустил за орехами, то ли, по его словам, растерялся, а шесть чел. смылись. На 35-й четыре з/к смылись. Ну хоть стреляйся. Я даже сейчас не могу понять, почему меня взяли в ОХР?

Провел на 3-ей занятия, то же на 11-й. Дал нагоняй.

Иду по линии, взлетает из карьера кулик: бах!

Мертв.

Иду брать, взлетает чирок: бах! Мертвый. Ну, значит, суп с дичью.

Пять суток спишь со стрелками, не раздеваясь. Приехал Камушкин и Калашников. Иду встречать на станцию. Рапортую Камушкину, здоровается за руку первый. С чего бы? Да и за побеги не читает нотации. Едет какое-то начальство, надо выезжать на линию. Зашел разговор об охоте и о сапогах. В розмаге есть охотничьи. Прошу у Камушкина. Отвечает, что для кого другого, а для вас сделаем. Чудно что-то?! Ну да ладно, были бы сапоги.

Снова 25 кил. пешком. А ноги еще не просыхали. Отдохнуть тоже негде. Вот жизнь. Чтоб она сгорела. Тут еще политрук Новиков приехал из Москвы. И странно, человек сам не хочет жить в Москве. Что за люди? Говорит, что все дорого, но ведь живут же в Москве и стремятся все или большинство туда. Говорит, что уволиться беспартийному можно.

Имеем в виду. Как-нибудь октябрь дослужим. Эх, свобода, свобода!!!! А кругом осень. «И золотит уж осень клены, осыпался с березы лист, и как ковер устлал дорогу». Приятный теплый осенний день. Пряный запах загнивающих листьев. На душе благодушно, спокойно, тихо, но… Это один миг, один момент. А ведь можно покой получить с увольнением. Неужели? Неужели не получу увольнения? Бреду по сопкам с ружьем и вспоминаю охоту осенью в деревне. Радость, хотя и мгновенная, но как она хороша. Рвется, мечется душа.

Ну, устроюсь на квартиру, может быть, немного успокоюсь, забудусь, оставаясь один, порисую, попишу. Выходной, а использовать его не приходится. Что за выходной, коль кроме помещения охр. и трассы никуда не денешься. Паршиво и с питанием. Скорей бы конец стройки.

И все же как-то странно, через месяц годовщина Октября, через месяц сдаем строительство, и никакой подготовки, сплошная сонная тишь. Гнилой какой-то пруд, подернувшийся тиной, а под ней не видать ничего хорошего. 35-я ф-га нач. Макарова. За все время ее руководства на всех ф-гах есть только плохое. Так вот и интересно, как отразилось на ней трудовоспитание.

И все же устав — это забор, который отделяет нас от настоящего мира. Надо оторвать 1–2 доски для того, чтобы пролезть в мир.

Что бы я хотел записать сюда — это конец; конец записей работы в БАМе. Но дни идут, наполняя душу побегами, грабежами, порезами. Иду на 11-ю — 18 кил. пешком. Усталость от каждодневной ходьбы сказывается. Да и чувствуется общая усталость организма. На 11-й радость — побег. Иду в розыск, кончив занятия о правилах стрельбы. В пути сажусь на балластный поезд — и до Кагановичей.

Во взводе Камушкин. Напряженное отношение понемногу разрешается. Он первый заговаривает о сапогах, сообщая что:

— Сапог нам не дали из розмага, но я выписал 14 пар, и вам одни обеспечу.

А [неразборчиво] ограбили багажный 97-й. Придешь, негде отдохнуть, живешь со стрелками.

День встречает дождем и холодом.

Вчера вечером рассказал стрелкам о времени года и суток. Таких простых вещей не знают. Вчера же сходил с Солдатовым вечерком к луже, которую называют здесь озером. Вспугнули одну утку и больше ничего. Жизнь Москвы с каждым днем все ярче и болезненней вспоминается. Мокрая погода заставляет задумываться о сапогах, а взять их негде.

Скорей бы, скорей бы Ноябрь, скорей увольнение. Провожу беседу о международном положении, присутствуют жены стрелков и командиров. Та же безграмотность и аполитичность. Мещанство, мещанство. Сидеть бы дома и чтоб никто и никуда не звал и не тревожил. Идут поезда на запад. Грохочет 1-я, считают пассажиры километры и часы до Москвы, а я, крепясь, сдерживаю боль.