Виталий Помазов - На меня направлен сумрак ночи

Перед олимпиадой в Москве провели настоящую зачистку, выслали всех неблагонадежных. Я приехал из отпуска (билеты – только по московской или подмосковной прописке) в Серпухов и первое, что узнал от расстроенного Альберта Щенникова: Мишу Гололобова положили в психушку. Профилактически. Мы его навестили там и убедились, что он жив-здоров и не унывает. «Ну, приходится иногда дать какому-нибудь дебилу в лоб».

25 июля, в разгар олимпиады, умер Высоцкий. Я не смог попасть на похороны-демонстрацию, но на 40-й день у входа на Ваганьковское кладбище встретились мы с Дубинкиным, приехав из Серпухова, Валера Выскуб из Петушков, где он в это время работал, и Миша Капранов. Капранов в 1979 году был рукоположен в священники, приехал из Сибири поступать в Загорскую семинарию, но в этом году его не приняли из-за диссидентского прошлого.

Могила Высоцкого была заставлена и завалена цветами. Там же лежали листки со стихами профессиональных и непрофессиональных авторов. Мы тоже положили свои букеты и машинописные экземпляры своих стихов, посвященных Высоцкому (они потом вошли в альманах «Проталина»).

Весь 1981 год шел под знаком польской «Солидарности». Рабочий профсоюз, руководимый гданьским электриком Валенсой и его советниками-правозащитниками мирным путем перетягивал власть в Польше на себя. Неужели «наши» допустят отстранение коммунистов от власти? 13 декабря генерал Ярузельский совершил переворот, несколько тысяч активистов «Солидарности» интернировали в лагеря. Опять над восточной Европой распростерлись «совиные крыла».

10 ноября 1982 года умер простудившийся на трибуне мавзолея Брежнев. Вся страна смотрела по телевидению похороны. И когда под грохот орудийных залпов опускали его гроб, всем показалось, что его уронили.

В эти дни в Серпухов приехал Гришин. По пустынной Советской улице промчался его бронированный автомобиль в сопровождении кортежа охраны. Впечатление было такое, что вождь въезжает в захваченный вражеский город.

Новый генсек Андропов попытался укрепить систему и навести порядок полицейскими методами. Уличные облавы, проверки в кинотеатрах и ресторанах с целью выяснения, почему данный гражданин не на работе. Аресты в торговле. Знаменитое дело Елисеевского магазина, когда к расстрелу без права апелляции приговорили его директора Соколова (кстати, в прошлом фронтовика с боевыми наградами). Стали менять милицейских начальников на кадровых КГБшников. Мой куратор В. Рудавин стал начальником серпуховской милиции. Усилилось давление на диссидентов. Стали давать вторые срока (например, Александру Лавуту), появились пресс-камеры, где к политическим подсаживали рецидивистов и те избивали их и всячески издевались. «Для народа» появилась новая дешевая водка – «андроповка», или «коленвал» (из-за скачущих букв названия).

В разгаре афганская война, «груз 200» молчаливо доставляется уже четвертый год, снабжение хромает, но еще держится кое-где, люди из окрестных областных центров каждые выходные приезжают ради рейда по московским магазинам. Все запрещено, по телевизору «Международная панорама» и «Утренняя почта» – вершина свободы, в одной программе иногда показывают Париж глазами наших корреспондентов, в другой – ABBA или BoneyM, хотя в основном «Песняры». Прикомандированный сотрудник КГБ есть в любой организации с численностью сотрудников больше 40 человек. Партком страшнее страшного суда. В Узбекистане следователи Гдлян и Иванов начинают раскручивать масштабное хлопковое дело. Цензура всего и вся: для того, чтобы напечатать визитные карточки со своей должностью и телефоном, на оригинал-макете нужно получить печать Главлита с надписью «Допущено к печати».

Как обычно, все доводится до абсурда. Летом 1983-го в Горьком я несколько раз беседовал с отказником Марком Ковнером. Его семья уже несколько лет как эмигрировала, его же не отпускали, как обладателя неких секретов. Он числился преподавателем радиофака университета, но читать лекции ему не давали. Зарплату какую-то он получал, но должен был сидеть дома. Он очень переживал, считая, что теряет квалификацию. Когда начались андроповские облавы, Марк поинтересовался у университетского начальства, можно ли ему в дневное время ходить, например, в парикмахерскую или в кино. «Марк Соломонович, советуем воздержаться. – Но, может, мне стоит начать ходить на работу? – Не надо, Марк Соломонович, но и от прогулок днем по городу советуем воздержаться».

В конце 1982 года в Тарусу к жене Валентине Машковой приехал после восьмилетнего лагерного срока Владимир Осипов. С Валентиной я познакомился еще во времена Гинзбурга в Тарусе. Тогда она купила полдома на центральной улице Ленина, где жила с детьми Катей и Алешей. Иногда она просила чем-нибудь помочь, что-то достать в Серпухове или Протвино. Валентина интересовалась поэзией, сама писала стихи, написала интересное эссе о Жигулине. Я наезжал к ней иногда один, а чаще с Колей Дубинкиным. Его стихи нравились ей, но, бывшей зэчке, было подозрительно, что сотрудник газеты горкома партии отваживается навещать жену известного диссидента. Коля порой ежился под ее пронзительным взглядом.

К приезду Осипова Валя совместно с родителями купила другой дом на краю Тарусы на улице Пушкина, 37. Владимир Николаевич начал работать на экспериментальном заводе народных промыслов, находясь под административным надзором. Через Осипова Коля передал свои стихи Вадиму Кожинову, и тот одобрил их и обещал напечатать. Говорили, конечно, не столько о литературе, сколько о политике. Валентина предположила, что, возможно, неглупому Андропову во главе страны удастся ниточка за ниточкой распутать, растащить по частям диссидентское движение. Я возражал: когда Андропов возглавлял КГБ, у него была ограниченная сфера деятельности и неограниченные возможности; сейчас же у него безграничное число проблем и ограниченные ресурсы.

Каждый наш приезд сопровождался милицейской проверкой документов, что очень возмущало стариков-родителей Валентины.

Весной 1983-го я с Татьяной и Сережей приехал к Осиповым. Валентина с горечью говорила, что сын Алеша вырос без отца, и тесного сближения у них не получается. Хотела отдать нам что-нибудь из Алешиной одежды, но Сереже все было велико.

На обратном пути, пока мы сидели у автостанции, ко мне подошел милиционер с проверкой документов. – С какой целью вы проверяете именно у меня? – Недавно произошла кража, по приметам преступник похож на вас. – То есть вы серьезно думаете, что я вот так – с женой и маленьким ребенком – украл и сел на автобусной остановке?! – Извините, нам было приказано проверить документы.

1 августа я уволился из «Теплосети» (жена хотела, чтобы я работал в Протвино). С Сережей поехали в Крым. По дороге в Москве у Миши Утевского я набрал литературы для Тамары Баканович, родственницы, с которой мы давно состояли в переписке: «Котлован», «Доктор Живаго», «Прогулки с Пушкиным». Ехали в грязном поезде, с ленивым проводником на два вагона и мутным чаем рубль за стакан. «Глухонемые» торговцы предлагали на выбор три вида черно-белых открыток: Высоцкий и Марина Влади, генералиссимус Сталин и православные иконы. В Крыму, после остановки у Бакановичей, переехали в Качу. Туда ко мне приезжал – после 12 лет молчания – Барбух, в это время сотрудник симферопольского музея, повинился, подарил несколько книг местного издания.