Леонид Млечин - Сталин VS Троцкий

Тер-Петросян так и не научился хорошо говорить по-русски, слово «кому» он произносил как «камо». Сталин его и называл — «Камо». Прозвище закрепилось и стало именем. Себя Сталин именовал Кобой. Он позаимствовал это имя из повести «Отцеубийца», написанной писателем-романтиком Александром Казбеги, происходившим из знатного рода. Коба — так звали одного из героев книги, бесстрашного и жестокого абрека, то есть разбойника. Все герои повести погибают, в живых остается один Коба. Так произошло и в жизни.

И до сих пор не известно, в какой степени Сталин руководил действиями Камо. Разговоры такие в партии ходили. В апреле 1918 года лидер меньшевиков Юлий Осипович Мартов (в прошлом один из редакторов «Искры»), избранный депутатом Моссовета и членом ВЦИК, обвинил Сталина в участии в экспроприациях. Ссора большевиков с меньшевиками и произошла в немалой степени потому, что меньшевики были принципиальными противниками терактов и не давали большевикам денег из кассы тогда еще единого ЦК на оружие и боевиков. Меньшевики оказались правы, потому что действия боевых групп, как и следовало ожидать, выродились в обыкновенный бандитизм.

Весной 1912 года Юлий Мартов из Льежа писал Льву Троцкому и упомянул в письме «кавказского ультрабандита Ивановича» (одна из партийных кличек Сталина), считая его причастным к экспроприациям 1906–1907 годов. В апреле 1918 года Мартов был привлечен к суду революционного трибунала за то, что он в газете «Вперед» обвинил Сталина в участии в экспроприациях, за что его, дескать, исключали из партии.

Работа трибунала освещалась в «Известиях». Отношение к знаменитому революционеру Мартову было еще вполне приличным. Мартов был возмущен тем, что его делом занимается трибунал: если политический деятель чувствует себя оклеветанным, он имеет возможность обратиться к третейскому суду.

— В положении о трибунале указывается, что его суду подлежат лица, оскорбившие народ или задевающие общественную жизнь. В лице Сталина народ нисколько не был оскорблен, — язвительно говорил Мартов.

Мартов ходатайствовал о вызове свидетелей, которые должны подтвердить причастность Сталина к ограблению парохода «Николай I» в Баку и к попытке убить рабочего Жарикова. Среди свидетелей он называл ряд крупных грузинских социал-демократов. Сталин, выступая, заявил, что никогда за двадцать лет партийной работы его дело не рассматривал партийный суд и из партии его не исключали.

— Обвинения Мартова — результат тех форм политической борьбы, которые усвоили себе все противники советской власти, — говорил Сталин.

На слова Сталина Мартов ответил:

— Обвинение в клевете я отбрасываю. Какие бы формы правосудия вы ни изобретали, имя Мартова останется в истории рабочего класса России, в истории Интернационала.

Сидевшие в зале горячо аплодировали Мартову. Председатель трибунала приказал очистить зал от публики и объявил перерыв. Он постановил отложить на неделю заседание, чтобы по возможности вызвать свидетелей.

В большевистской печати ему досталось.

«Бесконечно тяжело и больно было смотреть на гражданина Мартова, когда на суде он отчаянно защищался, изворачивался, не имея с собой никаких документов и доказательств, — писали «Известия». — В день суда все время вертелась в голове одна мысль: таланты гр. Мартова достойны лучшего применения. В переживаемый нами решительный для рабочего класса момент они могли быть неизмеримо лучше использованы, чем для охаивания пролетарской партии, обливающейся кровью в неравной борьбе с хищниками всех стран…

Нужно обладать гениальными способностями, чтобы суметь доказать в течение какого угодно срока, что кавказские большевики — это большевики «анархистского толка», удалые экспроприаторы… Как это нехорошо и недостойно честного политического борца и идейного противника, каковым представлялся нам гр. Мартов. Да, сегодняшний Мартов так не похож на прежнего Мартова-борца, Мартова-циммервальдиста. Ведь Мартов был среди тех немногих социалистов, имена которых по справедливости тихою радостью будут светить человечеству и навсегда останутся памятными рабочему Интернационалу…

Трудно было ожидать от того же Мартова, чтобы он из фракционной ненависти мог так бесцеремонно бросать комья грязи не только в личность политического противника с целью очернить, «убить» его, но и в целую партию.

Пишущему эти строки, как одному из молодых и скромных тружеников кавказского большевизма, только и остается с негодованием отбросить эти грязные обвинения, возведенные гр. Мартовым на кавказских большевиков и на т. И. Джугашвили-Сталина, которым кавказские большевики вправе гордиться. Пишущему эти строки с болью в сердце приходится сказать Мартову сегодняшних дней: «Бороться с противниками надо все же честно».

Юлий Мартов так и не дождался ни конкретного ответа на свои обвинения, ни вызова свидетелей, которых он назвал. А вскоре ему пришлось навсегда покинуть Россию. Сталин позаботился о том, чтобы даже воспоминания о его возможной причастности к этим уголовным операциям исчезли. Скажем, у Камо еще до его гибели чекисты забрали весь архив. Иосиф Виссарионович перестарался. Вполне возможно, что он и не руководил экспроприациями, но отсутствие документов оставляет простор для слухов и версий, которые довольно широко распространились. Американский посол в Москве Уильям Буллит писал: «Президент Рузвельт думал, что в Москве сидит джентльмен, а там сидел бывший кавказский бандит».

Презрение и пренебрежение ко всем воспитывалось в Сталине еще до революции. 27 февраля 1915 года он пишет Ленину, Зиновьеву и Крупской из села Монастырское Туруханского края, где отбывал ссылку. Стиль — развязный, от которого впоследствии он откажется, но тогдашнее отношение к оппонентам сохранится навсегда:

«Мой привет Вам, дорогой Ильич, горячий-горячий привет! Привет Зиновьеву, привет Надежде Константиновне! Как живете, как здоровье? Я живу, как раньше, хлеб жую, доживаю половину срока. Скучновато, да ничего не поделаешь. А как Ваши дела-делишки? У Вас-то, должно быть, веселее…

Читал я недавно статьи Кропоткина — старый дурак, совсем из ума выжил. Читал также статейку Плеханова в «Речи» — старая неисправимая болтунья-баба. Эхма… А ликвидаторы с их депутатами-агентами вольно-экономического общества? Бить их некому, черт меня дери! Неужели так и останутся они безнаказанными?! Обрадуйте нас и сообщите, что в скором времени появится орган, где их будут хлестать по роже, да порядком, да без устали».

Не раз, наверное, Сталин с раздражением думал, что, пока он сидел в туруханской ссылке, Ленин с Троцким да и остальные большевики-эмигранты прохлаждались за границей — в комфорте и уюте.