Анатолий Блатин - Вечный огонь Ленинграда. Записки журналиста

Большинство жителей вынуждены были идти за водой на Неву, ее рукава и каналы. Здесь у редких прорубей (требовалось немало сил, чтобы пробить лед!) выстраивались вереницы людей с ведрами, баками, кастрюлями.

Трудно. Очень трудно.

Особенно больно и тяжко было смотреть на страдания маленьких детей. На всю жизнь врезалась мне в память мимолетная, нечаянная встреча. На углу Невского и Садовой незнакомая женщина, худая, изможденная, везла на детских санках ребенка. Сколько ему было лет, не знаю, может быть, шесть, может, восемь — не больше. Мороз стоял крепчайший. Малыш был закутан поверх пальто и шапки одеялом, перевязан башлыком. В узком отверстии, оставленном для дыхания, видны были только глаза — большие, полные невыразимой муки. С той поры прошло более тридцати лет, и каждый раз, вспоминая о блокаде, я вижу перед собой глаза этого ребенка.

Со школьниками постарше было несколько легче. Многие из них принимали активное участие в обороне своих домов. С 3 ноября до 25 декабря шли занятия в школах. И хоть уроки часто прерывались сигналом воздушной тревоги, а сидеть в классах приходилось в пальто, шапках и валенках, все-таки ребята находились под присмотром учителей, руководителей домохозяйств и общественности. А самое главное, школьники постарше отчетливо представляли себе создавшееся положение, сознательно действовали, жили, как и взрослые, с твердой верой в скорое освобождение, в то, что положение в Ленинграде должно в ближайшее время измениться к лучшему.

В связи с этим не могу не напомнить еще раз о 13-летнем школьнике Юре Рождественском. Передо мною одно из последних его писем на Урал. Датировано оно 2 января 1942 года:

«Здравствуй, папа… У нас большое несчастье. В ночь с 29 на 30 декабря, не дожив до нового, 1942 года, умерла мент на почве истощения. Все беды из-за этой фашистской коричневой гадины, осаждающей Ленинград… За меня ты не бойся. Я крепок духом и здоровьем, тяжела, правда, потеря, но слезами и истерикой ее поможешь. Нужно твердо смотреть вперед. Впереди еще много испытаний, но я чувствую, что все это перенесу. Ни смерть матери, ни голод, ни налеты с воздуха не смогут сломить моей воли, и я уверен, что, когда фашистские бандиты будут разбиты, мы еще увидимся и заживем новой хорошей жизнью… Да, это будет в недалеком будущем.

…Жду твоих писем. Они поддерживают во мне бодрость духа, которая так нужна в эту трудную минуту. До свидания. Целую тебя.

К несчастью, Юра так и не встретился с отцом. Как выяснилось впоследствии, в один из мартовских дней он вышел из дома и не вернулся. В те времена люди часто не возвращались домой — попадали под обстрел или падали на улице от истощения. Мальчика некому было разыскивать. Он оказался вне детского коллектива: школа, где Юра учился, все его товарищи, как вы помните, эвакуировались летом. Но до последнего своего дыхания он боролся, жил лютой ненавистью к врагу, светлой верой в победу.

Тяжело, невыносимо тяжело вспоминать об этом. Еще труднее писать. Но это наш долг перед маленькими и взрослыми ленинградцами, погибшими от голода. Перед Юрой Рождественским, перед неизвестным мне ребенком, случайно встреченным на улице, судьбу которого я не знаю.

Те, кто испытал на себе ужасы вражеской блокады, будут вечно помнить о них.

Общественность города в те тяжелые дни немало сделала, чтобы облегчить участь учащейся молодежи и детей, помочь им справиться с трудностями. Во всех районах были вновь созданы детские дома и детские сады (на месте эвакуированных в глубь страны). В начале января открылись столовые для студентов. Бюро городского комитета партии 19 января приняло постановление «Об организации общественного питания для школьников».

Еще раньше, в первую неделю нового года для школьников старших классов были организованы традиционные праздники елки в помещениях театров имени А. С. Пушкина и Большого драматического имени М. Горького. На утренниках ребятам показали инсценировку тургеневского «Дворянского гнезда», музыкальную комедию «Три мушкетера».

«Эти скромные, незатейливые праздники, — писал в «Смене» М. Медведев, — были для ребят и дороже и радостнее любого пышного бала, потому что устраивались они во фронтовом городе, в суровые дни блокады». Только в Большом драматическом театре на общегородском празднике елки побывало за дни каникул более трех тысяч старших школьников.

Положение с продовольствием хоть и медленно, но выправлялось. Ледовая дорога набирала силу. 13 января «Ленинградская правда» опубликовала беседу с председателем Ленгорисполкома П. С. Попковым «О продовольственном положении Ленинграда». В ней, в частности, говорилось: «Правительство проявляет величайшую заботу о Ленинграде и приняло все меры к тому, чтобы обеспечить Ленинграду необходимые запасы продовольствия. Основная задача сейчас состоит в том, чтобы доставить эти запасы в Ленинград… За последние дни завоз значительно увеличился по сравнению с концом декабря. Сейчас имеется уверенность в том, что, несмотря на большие трудности, доставка продовольствия в Ленинград с каждым днем будет увеличиваться и это позволит улучшить снабжение продовольствием».

В том же номере была публикация городского отдела торговли: «Исполком Ленсовета разрешил продажу с 13 января всем группам населения по январским карточкам в счет существующих месячных норм:

а) мяса и мясопродуктов — 100 граммов

б) крупы — 200 граммов

в) муки в счет крупы — 200 граммов».

Такого же рода извещения появились 24 января, 2 и 11 февраля, 1 марта и т. д. Это было, разумеется, еще очень мало, потребности населения удовлетворить не могло, и все-таки вселяло надежду, уверенность в завтрашнем дне. К тому же во второй половине января началась массовая отправка жителей на Большую землю по ледовой трассе: 22 января в Вага-ново и Борисову Гриву прибыла первая партия эвакуированных— 1250 женщин, стариков и детей.

Острейший дефицит топлива и связанные с ним перебои в подач-е электроэнергии отразились на выпуске газет. И дело не только в том, что они запаздывали с выходом. Встал вопрос о необходимости закрыть типографию на Социалистической улице, где печаталась «Смена» и многие многотиражные заводские газеты. Последний раз по графику мы с грехом пополам вышли 9 января. Следующий номер должен был появиться в понедельник 12 января. Его сверстали, но отпечатать не смогли. В таких же муках рождались и последующие номера. Это был поистине сизифов труд для нас всех, но особенно для нашего дежурного секретаря Н. В. Алексеева. Он буквально сбивался с ног. К утру на него больно было смотреть. Как он тогда выдерживал эту бесконечную беготню по темным лестницам с первого этажа, где размещалась типография, к нам на пятый, — просто уму непостижимо!